В школе им читали лекции о безопасном сексе, им рассказывали о «группах риска». Когда ты шел с кем-нибудь в постель, говорили им учителя, ты шел в постель и со всеми предыдущими половыми партнерами твоего избранника. То есть ты попадал в вирусный винегрет. Поэтому переспать с Алексом Гарви значило бы, в определенном смысле, переспать и с Наоми Маркхем, а это вовсе не входило в планы Джуин Шарп. И если бы только с Наоми Маркхем — нет, ведь следуя логике, это значило бы также и переспать со всеми теми, с кем когда-либо спала Наоми, и с теми, кто когда-либо спал с теми, кто спал с Наоми, и так далее. Страшно было даже подумать.

Когда Джуин, слегка запыхавшись, подошла к входным дверям своего дома, она услышала, что внутри заливается телефонный звонок. И она судорожно заторопилась, вставляя ключ в замочную скважину, как будто от этого звонка зависело все ее будущее, весь последующий ход ее жизни.

Маффи почувствовал панику Джуин и возбужденно скакал вокруг нее, стукаясь мордой о ее лодыжки, мешая ей войти в дом.

— Ох, хватит, ну хватит же! — взмолилась спотыкающаяся Джуин.

Она опустила на пол совок, которым собирала за Маффи его кучки, перешагнула через песика и помчалась через прихожую к телефону в гостиной.

— Алло.

— Джуин Шарп? — осведомился уверенный мужской голос.

— Да, это я.

— Это Доминик Горст.

— Привет, Доминик Горст, — ответила Джуин, тяжело садясь, почти падая на стул, давая волю своему разочарованию (хотя чего она ожидала, на что надеялась, почему так бежала к телефону, она не смогла бы внятно объяснить).

— По телефону у тебя очень приятный голос.

— Да?

— Из тебя получится отличная секретарша.

— Спасибо тебе, шовинист несчастный. Однако я собираюсь стать пилотом.

— Значит, журналистика тебя не привлекает? Четвертая власть не для тебя? Я-то думал, что ты собираешься пойти по стопам великолепной Элли Шарп.

— Ни за что в жизни!

Джуин ссутулилась и прикрыла свободной рукой глаза. «Если я вырасту похожей на мать, — пылко пообещала она себе, — я убью себя. О, не получится, ведь если я стану как она, то буду страшно довольна собой».

— Но работенка эта совсем непыльная, — настаивал Доминик, к которому Джуин всегда относилась довольно пренебрежительно (она считала его заносчивым и хитрым). — Что может быть лучше: каждую неделю разражаться тирадами правого толка да еще и получать за это деньги.

— Мама совсем не правая, — возразила Джуин. — Может, она уже не такая левая, как раньше, но идеям социалистов она явно сочувствует. В молодости она очень увлекалась классо[32].

— Ага, конечно. — В голосе Доминика звучал смех. — Тогда моя мама — пожизненный член не «Сердитой бригады», а бригады очень-очень обиженных людей.

— Доминик, ты болван. И вообще, зачем ты мне позвонил?

— Ах да, послушай, как все вышло. Простые смертные ушли развлекаться. Навели марафет и отправились в оперу. А я, обнаружив, что остался в полном одиночестве, на цыпочках прокрался к телефону.

— Чтобы надоедать людям дурацкими звонками? Хочешь прославиться, как те придурки, о которых пишут в газетах?

— Точно! Мой план такой: ты расскажешь мне, какого цвета на тебе трусы, а я подышу в трубку.

Она подумала минутку, потом сказала: «В цветочек», — поскольку не знала ничего более отталкивающего за исключением, пожалуй, только трусиков-стрингов.

— Очень сексуально. А скажи-ка мне, Джуин, как тебе перспектива отдохнуть с нами в стране хаггиса?

— Не очень, честно говоря. — Джуин, не бывавшая нигде севернее Бирмингема, имела крайне упрощенное представление о Шотландии, составившееся в основном по картинкам на крышках банок с печеньем. Ей рисовались волынки, юбки в клетку и вересковые пустоши.

— Там здорово, вот увидишь, — пообещал ей Доминик, и в этот момент он был искренен.

Он любил западное побережье, любил его пустынность и красоту, оно заряжало его: шотландский воздух наполнял не только его легкие, но и сердце и душу. У Доминика было несколько вредных привычек, но в основном он был отменно здоров и гордился своим физическим совершенством. Холодное, бурное море соответствовало его настрою. Оно заставляло его кровь петь.

— Придется поверить тебе на слово.

— Поверь. И мне пришло в голову, что там мы с тобой могли бы поближе узнать друг друга.

С некоторым трудом Джуин разулась — упираясь носком одной ноги в пятку другой, она, не расстегивая, стянула свои поношенные босоножки. Она вдруг поняла, что улыбается, сама не знала чему, разве что удивительной нелепости Доминика.

— Это невозможно. Я уже отдана другому. У меня есть парень.

— Да? И как его зовут?

— Джо Блоггс.

— Чем он занимается?

— Пасет свиней.

— Хорошая работа.

— Да… Спокойная.

— А ты серьезно хочешь стать пилотом?

— Совершенно серьезно, — подтвердила Джуин, которой до этой минуты такая идея ни разу не приходила в голову.

— А мне лично нравится печатное слово. Я бы хотел стать первоклассным репортером вроде Дэвида Гарви.

— Ох! — отреагировала Джуин на фамилию Гарви.

— Есть плохая новость: с нами может поехать моя бабушка.

— Нет, нет и нет, Доминик. Плохая новость (я бы сказала — хуже быть не может) — это то, что я буду спать в одной комнате с Люси. Потому что, как ты, наверное, догадываешься, мы не очень-то дружны.

— Тогда спи в моей комнате! — великодушно предложил Доминик. — Со мной куда веселее, чем с моей сестрой-ябедой.

— Если мне придется выбирать из вас двоих, то Люси — даже Люси — предпочтительнее.

— Она едет, чтобы присматривать за нами, понимаешь? Не Люси, конечно, а моя милая, седая, старая бабуля.

— Насколько я вас знаю, ей будет чем заняться, — хладнокровно ответила Джуин.

Ну разумеется, она же почти не сталкивалась с Элеанор Гарви. Доминик объяснил ее спокойствие перед лицом такой ужасной новости тем, что Джуин не могла знать, как умела испортить любое удовольствие Элеанор Гарви.

— Это все из-за папы, — пожаловался он. — Он говорит, что у него много работы. И поэтому он останется исполнять свой отцовский долг дома.

— Как ему не повезло, — проговорила Джуин, беря в руки записку, лежавшую на стеклянном столике, — так и будет работать без нормального отпуска.

Ее мать, как сообщило ей послание, написанное закругленным уверенным почерком Элли, уехала в Тутинг. У Кейт срыв. Украли ее сумочку. Она в истерике. Срочная поисковая операция. Джуин должна сама сообразить, что поесть. В холодильнике салями, в морозилке тоже куча всего. Вечером ложиться, не дожидаясь Элли. Не кукситься. В конце записки улыбалась забавная рожица.

— Ну да, наверное, — ответил Доминик, удивленный тем, что Джуин увидела ситуацию с другой точки зрения. — Так как тебе кажется, а? Будут у нас игры и забавы? Спляшем ли мы с тобой шотландскую удалую? Доведется ли мне метнуть свой ствол[33]?

— Сомневаюсь, что ты сможешь его поднять, — немедленно парировала Джуин. И, кусая растягивающиеся в улыбке губы, положила трубку.

Маффи с развевающимся следом за ним поводком гонял по квартире. Джуин похлопала по ноге, и он тут же радостно примчался к ней.

— Нахал этот Доминик, — поделилась с ним Джуин, снимая с него ошейник. — Такой чудной. Никаких манер. Хотя, пожалуй, он все-таки не такой противный, как его сестра.

Ее желудок сообщил ей о внезапном и остром чувстве голода. До нее дошло, что за целый день она съела только кусочек тоста. Элли предлагала ей поужинать салями. Фу, гадость. Элейн Шарп разделяла еду на полезную и вредную в соответствии со своими собственными пристрастиями. Все, что ей нравилось, было полезно. А то, что не нравилось, — вредно. И тот, кто не желал есть «полезные» (в понимании Элли) продукты, просто капризничал. Или, как в случае с Джуин, «позерствовал».

Но Джуин не позерствовала, когда стояла перед зеркалом и, поднимая уголки губ, пыталась придать своему лицу более радостное, более оптимистичное выражение. «Я так несчастна», — сказала она, и ей захотелось пожалеть себя. Вот-вот могли политься слезы.