Они находят суку, она лежит на снегу возле щенка. Он замерз.

Сука отказывается уходить с ними.

Они пристреливают ее и возвращаются к отряду.

В этот день замерзают компасы. Первой начинает бастовать стрелка на компасе Амундсена. Ее то и дело заедает. Затем и Вистинг кричит:

— Мой компас замерз!

Теперь у них нет приборов, чтобы ориентироваться в неизведанном краю.

Они еще могут отыскать склад на восьмидесятой параллели, который устроили осенью прошлого года. Разгрузить там сани и вернуться по своим следам в «Фрамхейм».

Право решать принадлежит лишь одному. Перед ним непростой выбор. Если он и теперь думает о моторных санях, то вслух об этом не говорит.

Следует приказ — короткий, твердый, резкий:

— Как только выйдем к складу, повернем обратно. Вечером в палатке он достает бутылку джина. Обычно он не разрешал употреблять спиртное в походе. Джин замерз. Бутылка лопается, когда они пытаются оттаять ее. Он собирает осколки, стараясь не выдать своего расстройства, и выбрасывает из палатки застывший джин.

В эту ночь собаки начинают чихать. Девяносто собак, сидя в круг около палаток, непрестанно чихают. Какой уж тут сон! На градуснике минус пятьдесят пять. На другой день они находят склад и разгружают сани. Можно возвращаться.

Он знает: в том, что они стартовали рано, его вина. Но он недостаточно велик, чтобы признать это. Не может позволить себе сказать: «Ты был прав, Ялмар». Мороз в пятьдесят пять градусов не располагает к уступчивости. Три собаки падают в упряжке, и никакой кнут не может поднять их на ноги.

Одна из них мертва.

Остальные две совсем обессилели. Приходится распрягать всех собак этой упряжки и сажать самых слабых на сани. Остальные бегут рядом.

Минус пятьдесят шесть. И колющий ветер в лицо.

Сани стали намного легче, но где гарантия, что они дойдут живыми до «Фрамхейма»?

Уже и часы начали замерзать. Первыми — часы Ялмара, хотя они лежали в кармане между курткой из оленьего меха и нижним бельем. Он достает их негнущимися пальцами и подносит к глазам в тускнеющем свете над равниной; высоко в небе обнадеживающе мерцают две звездочки. Он встряхивает часы. Замерзли.

Криком дает знать о своей беде — и один за другим отзываются все семеро. Вытаскивают часы, снимают рукавицы, отворачиваются от ветра. Рискуя отморозить пальцы, проверяют — идут еще? Нет, замерзли. Время остановилось. Без часов им не дойти обратно до «Фрамхейма». Одна из собак принимается выть. Одновременно в тумане открывается просвет, и они видят у себя над головой звездную россыпь, которую тут же вновь застилает серая пелена.

Снег садится. Есть такое выражение. Большие участки, километров десять в ширину, если не больше, оседают на подстилающий слой старого снега. В темноте оседают с грохотом. Или с подавленным вздохом, как вздыхает человек в предсмертный час. Умирающий смиряется со своей участью и вздыхает. Снег садится.

Собаки принимаются выть. Один из людей кричит. Он окружен туманом. Ближайшая собака — серый ком. А тут еще внезапный грохот, и снег под ногами уходит вниз на полметра. Имя кричавшего останется неизвестным.

Минус шестьдесят. Пока мерзнут только щеки и нос, это еще не помеха движению. Но не дай бог обморозить ноги. Замерзнут пальцы ног — тогда дело плохо. Замерзнет пятка — непросто будет двигаться на лыжах.

Одна из собак Престрюда падает замертво. Так и кажется, что она перебирала лапами, пока совсем не окоченела. Тут силы покинули ее, она упала и, когда подошел каюр, была уже тверда как камень. Престрюд развязывает постромки. Будь у него силы, он разрубил бы тушу на части и скормил другим собакам. А впрочем, едва он остановил упряжку, как собаки одна за другой свернулись в клубок на снегу. Они скулят и тыкаются носом в снег, не в состоянии больше тянуть.

Приходится распрягать и эту упряжку. Две собаки трусят следом. Будут поспевать за группой — еще можно спасти их. Отстанут — навсегда упокоятся в объятиях мрака и великого белого безмолвия, смертоносного мороза здесь, на барьере. Престрюд идет на лыжах за упряжкой Ялмара Юхансена. Они замыкают группу.

Наступивший день раскинул над ними купол света. Но часы стоят, и остается рассчитывать лишь на собственные старые следы. Если их занесет — пиши пропало. Стрелки компасов прочно скованы морозом. Караван окутан пеленой белого пара. В этом облаке им продвигаться вперед.

Уже и упряжка Амундсена распалась. И тут происходит то, что потом он старался скрыть и что выяснилось только много лет спустя. Прошли годы, прежде чем в подвале одной гостиницы в Христиании были найдены дневники Ялмара Юхансена. И люди узнали правду о бегстве начальника экспедиции. Улав Бьоланд тоже заносил в школьную тетрадь скупые, нелицеприятные, жесткие слова, которые говорят о том же.

Однако известно ли нам, что именно случилось тогда с Амундсеном? Неожиданно он отрывается от группы. Он сидит на санях Вистинга. Собаки этой упряжки самые энергичные. Внезапно они прибавляют скорость. Следующая упряжка пытается догнать их, но вскоре отстает. В полчаса вся группа распалась на разрозненные звенья в морозной мгле. Никакого контакта между упряжками. Компасы замерзли. Часы не идут. Для ориентира есть колея, — а если ее занесет бураном?

Начальник экспедиции исчез впереди. Что с ним — нервное расстройство? Мы не знаем. Нагрузка на нервы была колоссальная. Она не убавилась от вынужденного отступления. Позднее в жизни он еще не раз проявит неуравновешенность. До сих пор он с честью выходил из всех трудных ситуаций. Теперь же он — шкипер, который покидает тонущий корабль. Если он поддался панике, его поступку нет оправдания. Возможен и другой вариант, еще того хуже, но тогда он хоть верен волчьим чертам своей натуры, — констатация, что сейчас все поставлено на карту. Так пусть слабые уходят. Сильнейшие выживут. Если все вернутся на базу — хорошо. Не все — так тому и быть.

Выжившие все равно продолжат борьбу за полюс, попытаются достигнуть его раньше Скотта.

Он вполне мог так рассуждать. С его холодным умом он мог яснее других видеть суть стоявшей перед ним задачи. К нечеловечески трудной цели он стремился с генеральским чувством долга. Его эгоизм не знал предела. И все же не исключено, что он испугался.

Последнее кажется наиболее вероятным. Это следует из того, что ему невозможно было признаться в трусости. Все его отношение к людям, лицо, обращенное к миру, ореол вокруг великого человека не допускали такого признания. Вместе с тем вряд ли им руководил страх смерти как таковой. Пусть даже угроза медленного замерзания наверное пугала его больше, чем внезапная, возможно даже намеренная, кончина. Он боялся умереть именно при данных обстоятельствах — во время отступления, чреватого полным поражением, прежде чем представится возможность для новой попытки. Его одолевает страх. И он бежит.

Кричать ему вдогонку бесполезно. Сигналить друг другу взмахами рук — тоже. Погонять собак — без толку. Предел уже достигнут. Собаки плетутся как могут, они не в состоянии прибавить скорость. Ялмар Юхансен знает, что надо предоставить им выдерживать посильный темп. Иначе вся упряжка свалится.

Его сани замыкают группу.

Позади него бредет на лыжах Престрюд.

Он стонет:

— Ялмар!..

— Что?

— Кажется, я отморозил пятку!..

Престрюд хромает, нога еще слушается, его бы сейчас укутать, положить на сани, чтобы сапог не натирал ступню. Но собаки не потянут такой груз.

Между тем скорость их движения превышает возможности Престрюда. Он отстает. Притормаживать сани бесполезно. Либо предоставить собакам бежать в меру их сил, либо они остановятся и лягут на снег. Потом придется пускать в ход кнут, тратить собственные силы, чтобы поднять их и заставить бежать дальше.

Отставший лыжник все еще видит товарища впереди. Но с каждым шагом сапог все глубже вгрызается в пятку. Кажется, и вторая пятка туда же? Престрюд окликает Юхансена. Тот отзывается. Но разобрать его слов невозможно.