Вот и сидит он, думает. В душе его тлеет уголек. Он не лишен способности ревновать, но ревность должна созреть. Мгновенная реакция не в его природе. Сила Скотта — в неспешном упорстве. Которое можно принять за неспособность действовать.

Проникся ли он неприязнью к Эвансу с того раза, когда во время шторма его заместитель проявил находчивость и отвагу, которым суждено войти в легенду в Империи?

И вот этот Эванс стоит перед ним — почти дерзко стоит, воплощение отваги, с готовым планом, с искрой в глазах, человек, способный руководить другими людьми.

Быть может, и жертвовать ими, да-да, и побеждать, принося их в жертву. Однако начальник экспедиции обязан все взвесить.

В этом его превосходство. За обязанностью взвешивать можно укрыть свою слабость. Догадывается ли он, что Эванс способен ненавидеть? Сам он способен смиряться.

— Мой дорогой Эванс, — начинает он, и уже тон его голоса говорит Эвансу все, что требуется. — Мой дорогой Эванс, добрые намерения Кемпбелла, как и твои, не подлежат сомнению. Но его письмо и твои суждения по этому поводу не могут изменить моих планов. У нас научная экспедиция. Будем продолжать работу так, словно норвежцев нет в природе. Зато я разрешил нашему доброму другу Уилсону отправиться на сбор яиц. Благодарю, Эванс. Он должен собрать яйца императорских пингвинов. Это очень важно для науки.

Императорские пингвины кладут яйца у мыса Крозье. Это установлено предыдущими экспедициями. Однако самих яиц еще никто не видел. Мыс Крозье — одно из самых ветреных мест Антарктиды, сущий ад даже на здешнюю мерку. Яйца можно собрать только зимой, когда императорские пингвины насиживают их.

Туда-то и намерен отправиться Уилсон. Он зоолог и при всем своем уме отчасти однодум. Готов рисковать своей жизнью ради того, чтобы подержать в руках яйцо императорского пингвина. В этом отношении его выбор разумнее выбора других участников экспедиции. Они предпочитают рисковать жизнью ради того, чтобы в один прекрасный день достигнуть точки на карте, именуемой полюсом, которая, скорее всего, ничем не отличается от других точек южного континента.

Уилсон берет с собой Генри Бауэрса, лейтенанта английских ВМС, обладателя на редкость большого носа, — такой профиль, раз увидев, не скоро забудешь. Он не ученый-специалист, зато мастер на все руки. Каменно невозмутим и наделен от природы загадочным даром безошибочно ориентироваться в тумане и вьюге.

Кроме него с Уилсоном идет будущий зоолог, студент Черри-Гаррард. Красивый молодой человек, он словно создан для того, чтобы сокрушать девичьи сердца, будь здесь таковые. Он может показаться хилым, но это не так, вот только с морозами не в ладу. Что не очень-то годится для полярника.

Вероятно, Скотт не без задней мысли снаряжает в путь эту троицу. Если их поход в разгар зимы пройдет успешно, может быть, удастся начать движение на юг раньше, чем предусмотрено его планом? Местность, отделяющая мыс Эванса от мыса Крозье, дикая и опасная. Высокие горы и трещины, теснины, где ветер бушует похлеще, чем на открытой равнине. Пороша подобна песку. Они тащат сани, перекинув веревки через плечо. Мороз поначалу не самый лютый — около минус сорока, и вечером в палатке при горящем примусе климат вполне сносный.

Однако температура понижается. Скоро мороз достигает минус шестидесяти трех. Забравшись в палатку, не сразу развернешь спальный мешок, так он смерзся. От снежной крупы одежда, согреваемая телом, сыреет; выбираясь из палатки, рискуешь окоченеть в полусогнутом положении, потому что влага тотчас становится льдом, превращая одежду в твердый панцирь.

Тем не менее они доходят до мыса Крозье. В лощине под горой Террор[17] сооружают каменную лачугу. И отсюда совершают вылазки к пингвинам. Повесть о том, как Эдвард Уилсон в буран и шестидесятиградусный мороз собирает дюжину пингвиньих яиц, упаковывает их и осторожно уносит с собой для последующего изучения, одна из самых прекрасных глав истории науки.

Внезапно разражается ураган. Палатку, которая лежала перед каменной лачугой, уносит ветром. Ночью шторм срывает брезент, служивший крышей.

Им угрожает смерть. Двое суток они без еды. Дождавшись, когда стихнет ураган, разжигают примус. Сидя на снегу среди каменных стен, наконец едят. Крыши по-прежнему нет.

Либо они найдут палатку, либо погибнут. Это совершенно ясно. Наметив три параллельных курса, они идут в ту сторону, куда дул ветер. До ночи остается всего несколько часов.

И тут один из них спотыкается о палатку. Она лежит под снегом. Ее придавило камнем, который порывом ветра сбросило со стены.

Они благополучно возвращаются на базу на мыс Эванса. Пять недель длился их поход.

Уилсон сберег яйца.

Всех троих укладывают в постель с сильными обморожениями.

Скотт сидит на краю койки Уилсона.

— Дорогой Билл, я восхищаюсь тобой и твоим подвигом. Рад, что тебе удалось принести яйца. Твоя экспедиция увенчалась полным успехом, в этом нет никакого сомнения. Я знаю, что вы перенесли немалые тяготы, но тем значительнее результат. И все же, дорогой друг, посмотрим трезво на вещи. Твоя экспедиция показала, что до конца зимы нельзя выходить на юг. Мы потеряем собак и лошадей. Возможно, и людей. Мы не можем себе этого позволить. Собаки понадобятся для других маршрутов, которые я намечаю здесь. И лошадьми нельзя рисковать без нужды. А потому договоримся, что наша экспедиция остается, как было решено с самого начала, научной экспедицией. И будем придерживаться первоначального плана. Нас будут критиковать за это. Одна из наших задач в том и состоит, чтобы не бояться критики.

Уилсон молча кивает.

— Но я думаю, дорогой друг, что нам с тобой еще предстоит обсудить состав отряда, который пойдет на полюс, чтобы в нем по возможности были представлены все рода войск.

Уилсон снова выражает свою благодарность.

Эванс не присутствует при этом разговоре.

Зима подходит к концу. Приближается весна.

— Я весьма благодарен вам, господин Амундсен, и чрезвычайно рад, что вы согласились встретиться для интимной беседы. Вы знаете, сколь высоко я вас чту, это относится как к вашему богатому опыту путешествий в полярных областях, так и к вашей личности.

— Вы слишком любезны, мистер Скотт. Могу только сказать, что это тот случай, когда радость всецело на моей стороне.

— В таком случае, господин Амундсен, хотел бы предложить, чтобы мы оба попробовали, насколько это возможно, выяснить истину друг о друге. Мне было бы приятно, если бы мы могли обменяться мнениями с той изысканной вежливостью, которая так естественна для вас. Хотя, строго говоря, не в вежливости дело. Главное, чтобы мы попробовали достичь более глубокого понимания нашей ситуации — и нас самих.

— Я и тут совершенно согласен с вами, мистер Скотт. В глубине души я тоже способен видеть и говорить самую горькую правду о себе. И о других.

— Я пробовал дозвониться до вас, когда был в Христиании!

— Я слышал звонки, но не брал трубку. Стоял рядом с аппаратом и знал, что это вы звоните. Я трусил. Я не мог встретиться с вами и умолчать о том, что решил быть вашим соперником в этих краях. Это справедливо было бы расценено как прямая нечестность. С другой стороны, я не мог уже тогда сказать вам правду. Это смягчило бы потрясение, которое вы, по моим расчетам, должны были испытать. К тому же — что, на мой взгляд, немаловажно, — у меня могли возникнуть трудности с моим правительством. Вы, конечно, понимаете: учитывая зависимость Норвегии от Англии, норвежские власти могли потребовать, чтобы я отказался от соперничества с вами.

— Я понимаю, что выдаю собственное несовершенство, господин Амундсен. Но я желал бы, чтобы ваши власти остановили вас. Не потому, что это, по-моему, было бы справедливо. Но вы с вашим безмерным честолюбием, позволившим вам даже пойти на умолчание, которое я считаю бесчестным, вы должны понять, что меня тоже сверлит честолюбие.