Они без конца огрызаются друг на друга. Кто-то положил свой табак слишком близко к чужой тарелке. Глядишь, и полетела коробка в стену. Кок Линдстрём — гладкий толстяк. Когда очень уж обругают, уходит с обиженным видом на камбуз, а вообще-то ему как с гуся вода. С другими дело обстоит сложнее.

Сиди здесь день за днем с одними и теми же неизлечимыми тупицами. День за днем одна и та же еда.

Отвратительный кофе.

Жир, который застывает в тарелках.

Вечно грязные ножи.

А тут еще этот начальник — вежливый, а когда и резкий, сухой, неспособный на настоящее дружелюбие. Он уставился на меня?

Они все таращатся на меня?

Черт бы их побрал.

И так неделя за неделей…

Но в них встроен маятник, который легко может качнуться в другую сторону. Малейший повод для празднования — и уже сияют, словно дети. Попытка испечь торт, не слишком удачная, но все-таки, всего с двумя свечками — больше расходовать нельзя, парадное блюдо с потрескавшейся, как старая кожа, жареной тюлениной, банка бобов на всех и не блещущие чистотой, зато острые ножи. Плюс стопочка. Они взяли с собой спиртное. Почти не прикасаются к нему. Начальник экспедиции знает, да и они тоже соображают, что к выпивке в этих краях следует подходить так же осмотрительно и учтиво, как к бранному слову на церковной кафедре. Крепкое словцо может внести оживление по великим праздникам. Взбодрить прихожан, заставить их проснуться. Но худо тому священнику, который возьмет в привычку сквернословить почем зря.

А потому спиртное лишь изредка появляется на столе, вызывая зато тем большую радость. Разве здесь кто-нибудь кого-то ненавидит? С какой стати?

Пусть наверху непогода!

Нам тут внизу от этого только лучше!

Хоть бы зима продлилась подольше!

Но что это — он опять выдает свою старую байку?.. Черт, сколько можно. Только одну и знает, а рассказывает-то как — тянет за душу, ему не жалко нашего времени. Наслаждается собственным голосом.

Я наслаждаюсь собственным голосом? А ты-то сам?

Только одну байку и знаешь? На вторую ума не хватает?

А ты и одной-то не знаешь.

А у тебя одна погода на уме. Талдычишь без конца: «Ветер сегодня».

Так ведь на самом деле ветер?

Эй, вы там, угомонитесь, лучше налейте стопочку!

Господи, как хорошо-то.

А правда, парни, чем нам плохо — там зима, непогодь, а у нас тут две бутылки початые и одна совсем нетронутая.

Хе-хе, нетронутая, как девственница.

Расскажите-ка эту байку.

Так ведь я уже рассказывал?..

Давай, рассказывай. Глянь сюда — совсем нетронутая.

Хоть бы зима продлилась подольше.

Прошел слух, что кто-то из них прикладывается тайком. И неизвестно, кому первому пришла в голову эта мысль — зерно, которое проросло на почве собственной тяги к спиртному. Проросло, и появилось подозрение, сосредоточенное на конкретном человеке. Сам он еще не знал, что его подозревают. Где встретятся два охотника пропустить стаканчик, непременно перемолвятся о том, что имярек большой любитель выпить. Пойти, что ли, сказать начальнику? Впрочем, начальник сам в один прекрасный день устроил проверку запасов спиртного. Не так уж много осталось. Он совещается с Линдстрёмом. Ключ от закутка, где стоят бутылки, есть только у одного человека — самого начальника экспедиции. Кок Линдстрем всегда обращается за ключом к нему. Но долго ли сделать второй ключ?

Точно, что ему стоит?..

Хе-хе, что ни говори, а руки у него искусные, захочет — справится.

Ты заметил, как он шатался вчера?

Чего не видел, того не видел. Но он как-то сразу отвернулся и выбежал на волю. Долго его не было. Сдается мне, мазал пальцы собачьим дерьмом.

Что?..

Не доходит? Один запах другой перебивает.

Девять человек спят в одном помещении. На верхних койках слишком жарко, на нижних слишком холодно. Чем дольше длится зима, тем хуже спится. Ночи долгие, лежи и прислушивайся, ведь, наверно, он по ночам прокрадывается на чердак, где хранятся бутылки. Не так-то это просто, да он ловкач, пользуется кромешной тьмой.

Ветер снаружи…

Проклятый ветер. При таком ветре разве услышишь, если кто-то крадется по дощатому полу.

Собака воет. Именно сейчас. Как назло. Когда нужна полная тишина.

Ага, что это?..

Забывшись от волнения, слушающий выпускает заряд кишечных газов. Точно пароход гудит в тумане. Ликующие возгласы трех других, которым тоже не спится. Они отзываются под одеялами и в спальных мешках своими ревунами. Но первый чертыхается:

— Ничего не слышно!..

Неужто не расслышал? Хе-хе.

Не расслышал того, что надо.

Теперь и другие прислушиваются. Кажется, кто-то не спит, а прикидывается спящим? Храпит понарошке? Или это не храп, а бульканье?..

Что начальник — спит? Не слышит бульканья?

Но ведь начальник смеялся вместе со всеми, верно? Значит, не спит. И ведь точно — булькало?..

Буран над Антарктидой, буран над домиком во льдах, над торчащей из снега черной трубой. Три пса принимаются выть. Им отзываются остальные.

В доме уже никто не спит.

Но ведь что-то было?..

За завтраком все сидят злые. Сегодня один из черных дней. Буран, наружу выйти невозможно.

Один из сидящих за столом покачивает свою чашку с остатками кофе:

— Слышите?.. Тот самый звук…

Озирается кругом. Не решается остановить взгляд на том, кого подозревает. Тишина, гробовая тишина.

— А ну его к черту… — говорит кто-то.

До конца зимы еще далеко.

Он идет прогуляться в царство великого безмолвия. Так он лечился, так утешался и в тот раз, когда пришел в Антарктиду на «Бельжике». Холодно. Мороз обжигает ноздри и горло, но он прикрывает нос рукавицей, держа обе лыжные палки в другой руке. Лыжи скользят неважно. Воткнув носки сапог в ремни креплений, он не спеша бредет мимо собачьих палаток. В палатках тихо. В небе вспыхивает полярное сияние, рождая красные блики на его кожаных рукавицах, и кажется — в воздухе перед ним плывут красные лодочки. Несколько секунд весь край озарен сиянием. Затем оно тускнеет, вновь оживает, уходит голубой рекой за горизонт на севере, перебрасывает через небо зеленую дугу. Он идет, ни о чем не думая.

Но постепенно являются мысли и, как всегда, выстраиваются в логическую цепочку. Первая мысль о Куке. Участнике борьбы за Северный полюс, которого объявили мошенником, — и наверно, по справедливости. Не ждет ли тебя такая же судьба? Если ты вернешься отсюда, не добившись успеха, тебя назовут обманщиком. Люди, что дали тебе деньги, парламент, пресса, весь мир, Нансен и Англия. Уж ты наслушаешься! А если возвратишься победителем?..

Впервые у него такое чувство, словно чья-то рука сжимает сердце и не хочет отпускать. Он пугается. Но в этом есть и маленькое утешение: если все кончится тем, что сердце откажет? Тогда пусть говорят обо мне, что хотят.

Нансен произнесет речь…

Король придет на похороны.

Газеты с траурными рамками.

Ему нравится эта мысль, и он смакует ее. Мороз уже не кажется таким жгучим. Ты должен победить либо умереть.

Победить либо умереть… Впечатляюще звучит. А и никуда не денешься, именно так стоит вопрос: «Ты должен победить или умереть…» Но у Скотта моторные сани?

И ты толком ничего о них не знаешь. Англичане на «Терра Нове» расхваливали их. Хотели меня напугать? Или правду говорили?

Медленно скользя на лыжах, он поднимается на возвышенность за «Фрамхеймом»; вспышки полярного сияния освещают кругозор. Не проходит дня, чтобы он не обдумывал подробности похода на юг.

Ему известен нрав каждой из ста десяти собак, он помнит их клички. Скрытно присматривался к каждому из своих людей. Поднимал каждые сани, проверял каждый узел, изучал каждый ящик. Составил график дневных переходов с возможными отклонениями, все заучил наизусть — и сжег записи, чтобы не попали в посторонние руки. Помнит и знает все. Чувствует, что организм выдержит любую нагрузку.