— Надеюсь, они оправдывают ваши ожидания?

— Могу заверить вас, капитан Амундсен, что сани пока не только оправдали, но и намного превзошли наши ожидания и надежды! Осмелюсь даже сказать, что с ними проблема покорения полюса значительно упрощается…

Сейчас за столом идет война, в каждом слове заложен добавочный, скрытый смысл. Кемпбелл — искусный стрелок, ему понятно, что это война нервов; Амундсен не показывает вида, что попал под обстрел. Просто спрашивает одного из своих сопровождающих, справляется небрежным тоном, напоминая, что есть и другие виды транспорта:

— В котором часу я просил ребят заехать за мной на собаках?..

Обед завершается глубокими поклонами, крепкими рукопожатиями, наилучшими пожеланиями обеим экспедициям. Полагая, что великодушный жест напоследок подстегнет угрызения совести Амундсена, если у него вообще есть совесть, и будет сверлить его в дни зимовки, Кемпбелл говорит:

— Капитан Амундсен, вам, конечно, известно, что «Терра Нова» пойдет обратно в Новую Зеландию, прежде чем море будет сковано льдами. Наша команда была бы рада захватить письма от вас и ваших людей.

Норвежец наносит ответный укол:

— У меня нет слов, чтобы выразить вам свою благодарность, сэр, но писание писем потребует времени, а у моих людей каждый час занят подготовкой собак и снаряжения для похода к полюсу. Сердечное спасибо, сэр!

— Капитан Амундсен! Спасибо вам!

— Передайте привет капитану Скотту!

— Передайте привет всем вашим людям!

И «Терра Нова» удаляется на всех парах. Необходимо возможно скорее доложить об увиденном Скотту.

Амундсен возвращается в «Фрамхейм». Он глубоко обеспокоен и намерен ускорить заброску провианта на полюсный маршрут.

10 февраля 1911 года. Начинается первый поход на юг для заброски провианта. В караване четыре человека, восемнадцать собак и трое саней; на каждых санях по триста килограммов груза. День теплый, безветренный. Серая мгла окутала ледовое безмолвие. Лыжи скользят хорошо. Собаки пыхтят от усердия; в такую погоду все звуки разносятся далеко. Можно подумать, что Антарктида вознамерилась в первый же день удушить их туманом. Но они еще различают позади крышу «Фрамхейма», туман не такой уж густой, местами просвечивает насквозь. Видно и снасти «Фрама». Когда они вернутся из этой вылазки, «Фрама» уже не застанут. По плану судно должно прийти за ними в следующем году. До той поры они должны достигнуть полюса.

Внезапно одна упряжка останавливается, собаки поворачивают головы на север и тоскливо воют. Тут же и другие упряжки присоединяют к хору свои голоса. Вой нарастает, глохнет в тумане и уже не повторяется. На людей он действует так, что никто из них не берется за кнут. Вскоре первая упряжка трогается с места. Следом за ней трусят остальные две.

Впереди идет Престрюд. Его поставили направляющим, потому что он обладает даром не отклоняться с прямого курса. Их окружает девственный край. Здесь еще не ступала нога человека. Ни тебе лыжного следа, ни приметных камней, ни одного черного пятна. И не заметишь, как пойдешь кружить. Или станешь петлять, и твой след уподобится извилистому кровеносному сосуду. Отчего у тебя и твоих товарищей начнут сдавать нервы. А вот Престрюд будет идти прямо до тех пор, пока не устанет. Идущий сзади задает ему направление по компасу, после чего Престрюд выдерживает курс, как по линейке.

Из-за мглистого освещения плохо видно неровности рельефа. Внезапно перед носом у тебя вырастает торос. Словно притаившийся за углом психопат: ты бредешь домой в тумане, а он вдруг выскакивает из-за угла и хихикает. Ты стараешься не смотреть на него. Огибаешь. А сразу за торосом — крутой спуск. Лыжи разгоняются, ты застигнут врасплох и падаешь. Голову пронизывает мысль: «Как тут с трещинами?..»

Вот именно. Антарктида рассечена глубокими трещинами. Но здесь-то лед вроде бы прочный. Спрашивается — рисковать или нет? Без веревки удобнее, но, может быть, все-таки лучше идти в связке на длинной веревке?

Шагай дальше сквозь мглу.

Следом за Престрюдом идет Хельмер Ханссен. Он наловчился управлять собаками голосом. Поглядывая на компас и придерживая одной рукой груз на санях, скользит на лыжах вперед, прикрикивает на одного пса, бранит по-черному другого. Кричит направляющему:

— Малость левее!..

И Престрюд неприметно исправляет курс.

За Хельмером следует Ялмар Юхансен. Он в этой группе самый выносливый и самый опытный. Ему все это знакомо, он сопровождал Нансена. Он излучает олимпийское спокойствие. За этим спокойствием кроется глубокое беспокойство. Придет день, когда оно прорвется наружу. У него тоже компас в руке, он бросает взгляд на деления, проверяя впереди идущего. Курс — прямо на юг.

Замыкает группу Амундсен. У него есть свои причины идти последним. Он подбирает то, что могут обронить другие; это важно. Но истинная причина другая — здесь его никто не видит. Здесь он чувствует себя свободнее. Никто не заметит, если лицо исказится в гримасе. Негромкое слово, проклятие сквозь зубы — тут, сзади, он не обязан играть роль большого руководителя. Моторные сани? Он помянул их вслух? В этой местности они вполне могли бы работать?

С одной стороны, хорошо, если маршрут до самого полюса будет легко проходимым, это позволит собакам развить нужную скорость. С другой стороны, чем тяжелее местность, тем сложнее для моторных саней. Амундсен не хуже других управляет собачьей упряжкой, но ему недостает уравновешенности. Чуть что, хватается за кнут, злобно орет, колотит собак кнутовищем, тогда как два каюра впереди умеют обходиться строгими окриками.

Мачты скрылись за горизонтом позади. Направляющий Престрюд подустал. Тонкий нервный механизм в мозгу действует уже не так безупречно, как на первых километрах. Чем дальше, тем чаще его окликают. Поначалу приветливо:

— Давай чуть левее!

Потом резче, злее, с невысказанными обвинениями:

— Я же сказал: правее! («Ты совсем обалдел?») Правее, правее, но кругом все бело, все серо, никаких ориентиров, дело к вечеру, мышцы ноют, все четверо взмокли.

Они останавливаются на ночлег. Ставят палатку. Собаки получают вяленую рыбу, ложатся на снегу, свесив языки. Туман сгущается. Четверка забирается в палатку. С примусом здесь вполне уютно. От снега их отделяет брезентовый пол и спальный мешок. Они с аппетитом едят пеммикан. Кусок шоколада. Чашка чая.

Но все тело в поту. Белье влажное. И не уснешь, пока не высохнет на тебе. От высыхающего пота чешется кожа. Они забираются в мешок с головой, дышат медленно и глубоко, чтобы в теплом воздухе испарялся пот. Мало-помалу белье подсыхает. Но одновременно в мешок исподволь, неудержимо просачивается холодное напоминание о том, что они лежат на льду.

В палатке, стоящей на снегу, крепкий сон невозможен. Они ворочаются, просыпаются, дремлют, слыша храп соседей. Снова забываются, потому что разбитые мышцы требуют отдыха. Громко, сердито храпят. Остальные просыпаются и поминают чёрта.

Но вот и утро, надо вставать и выходить. Самые трудные минуты. Ты лежишь в спальном мешке, лежишь кислый, невыспавшийся, но все равно в мешке уютнее. А снаружи тебя ждут мгла, мороз, дела, которые делают без рукавиц. Кончай валяться! Полчаса пройдет, прежде чем растает снег в котелке. Еще полчаса будешь ждать чая. Псы затевают грызню. По их голосам слышно, что вот-вот начнется драка. Вставай и выходи! А в мешке так хорошо!..

Будь ты здесь один?.. Остальные тебе уже докучают? Одному и вставать сподручнее? Остальные все время мешаются. Размахивают руками перед твоим носом. Кто-то наступает на твой спальный мешок в тот самый момент, когда ты собрался вылезать. Кто-то — не ты — опрокинул примус.

Из него вытек керосин.

В палатке стоит вонь.

Ты чертыхаешься, он слышит тебя и ворчит, стало быть, это он опрокинул, только не хочет признаться, выходит, он и впрямь дерьмо? Ты ведь так назвал его мысленно. Дерьмо.

Но вслух говорить не стоит, потерпи.

Наконец все встали.