Вместе с приказом, запрещающим переход через Днепр, было издано распоряжение раздать солдатам и офицерам деньги из полковых касс в счет месячных окладов, забрать у артиллеристов порох, у провиантской службы — пропитание в количестве, кто сколько унесет или увезет. Но ни один из этих приказов выполнен не был. С вечера и всю ночь продолжались работы по сколачиванию плотов, причем во время этих работ многие потонули в реке.
Так же хладнокровно и безмятежно, как со своим лифляндским корпусом, Левенхаупт обращался и с армией. Армия не знала Левена[183], а Левен плохо знал армию. Сразу после переправы короля между 22.00 и 23.00 он отправился спать в палатку к Кройцу. Никто в 16-тысячной армии не знал, что происходило внутри ее, какие планы составлялись на будущее. Так же, как и перед Лесной, в армии резко упала дисциплина, массовым явлением стало дезертирство. Конечно, фактор поражения, гибель и уход с королем офицерского корпуса, отъезд самого короля накладывали свой отпечаток, но и отсутствие твердой руки в армии сразу стало заметно. Разложению дисциплины способствовал заместитель Левенхаупта генерал Кройц. Он, в нарушение приказа короля, разрешил одному драгунскому полку строить ночью плоты, и этому примеру конечно же последовали другие. Когда утром нужно было проводить инструктаж, на него явилось менее половины рот. Скоро генералы обнаружили, что драгуны из числа немецких наемников являются не совсем надежными. Когда Левенхаупт на немецком языке скомандовал им встать, они посмотрели на него как на пустое место и приказа не выполнили. Пришлось прибегать к помощи полковника Траутветтера, командира полка, которого драгуны слушались[184].
Наконец утром 11июля (30 июня) появились русские. К Левенхаупту, возвращавшемуся от немецких драгун, подскакал Кройц и громко — для посторонних — доложил: «Генерал, все исполнено!» — и уже шепотом — для генерала — сообщил, что прибыли русские парламентеры. Генералы тут же договорились, что необходимо вступить в переговоры с Меншиковым, чтобы потянуть время, в течение которого, во-первых, армия сможет лучше подготовиться к отражению нападения, а во-вторых, король сможет увеличить разрыв между собой и преследователями. После этого Кройц отправился в русский лагерь для переговоров.
Меншикову, вероятно, уже стало известно о том, что короля в лагере нет, иначе ему вряд ли бы пришла в голову мысль договариваться об условиях сдачи шведов в плен, потому что с собой у него было всего девять тысяч человек, но они так удачно были расположены на окружавших шведский лагерь холмах, что взору противника открылись и пехота, и кавалерия, и даже артиллерия[185], и многие каролинцы поверили, что имеют дело со всей или почта со всей русской армией.
Левенхаупту смотреть на русских было некогда: он был занят тем, что прогонял солдат и офицеров с берега реки, где они строили средства переправы. Перед тем как Кройц доложил Левенхаупту о прибытии русского парламентера, он выезжал на передовую, где происходила стычка русских и шведских кавалеристов. Навстречу ему попался шведский разъезд: впереди мчался офицер, а за ним скакали драгуны и кричали: «Стой, ты, лопарь! Ты не достоин быть офицером! Мы тебя сейчас проткнем шпагой!» Офицера остановить так и не удалось, вспоминал потом Кройц. Сцена, за которой наблюдал Кройц, была весьма симптоматична: бацилла разложения армии проникла в офицерский состав.
Когда Кройц вернулся от Меншикова с русскими условиями капитуляции, Левенхаупт фактически уже был готов к ней морально, но, будучи человеком честным и педантичным, решил получить формальное подтверждение своим уже сознательно или бессознательно возникшим мыслям. Он думал опросить офицеров по поводу того, станет ли рядовой состав сражаться. Несомненно, это означало отход от приказов короля и от торжественного обещания, которое генерал дал Карлу при прощании: решительно выступить навстречу противнику. Но Левенхаупт совершенно не был готов к тому, что он обнаружил вскоре после отбытия Карла на ту сторону Днепра: и рядовой состав, и офицеры перестали слушаться приказов, дисциплина катастрофически упала, каждый думал о себе и о спасении своей жизни, а многими овладели апатия и полное безразличие как к своему положению, так и к положению, в котором оказалась армия.
Полковники и подполковники, которые, кстати, не имели никакого представления, о чем король договорился с генералом перед своим отъездом, на вопрос Левенхаупта говорили разное, но наиболее полно и честно настроения офицерского состава выразил полковой командир Дюккер, согласно которому «...рядовой состав сражаться не станет, а сложит оружие».
Тогда Левенхаупт приказал офицерам опросить рядовой состав, «...хотят ли они скорее защищаться, нежели стать пленными». Даже если отвлечься от безумия самой идеи апеллировать к мнению родовых, вопрос был, считает Бенггссон, сформулирован явно провокационно и тенденциозно. Для солдат этот вопрос означал лишь одно: хочешь ли ты здесь сразу стать пленным или ты хочешь защищаться, пока рано или поздно не подойдут новые русские части и не одолеют нас? На самом деле, считает шведский историк, нужно было сформулировать вопрос следующим образом: иди в плен или попытайся отогнать русских, перейти Ворсклу и спастись, как приказал король, то есть следовало показать каждому солдату перспективу спасения. Историк, однако, забывает, что личный состав армии в тот момент такой перспективы не видел.
Приказ идти с вопросом к рядовому составу показался Дюккеру, заявившему, что солдаты сражаться не готовы, по крайней мере странным, и он спросил Левенхаупта, не оставил ли его величество король Швеции «...каких-либо абсолютных приказов о том, что следует предприняты». (Вот где сказалась забывчивость короля!) Левенхаупт ответил: «Разумеется, его величество не отдал никаких других приказов, кроме тех, чтобы защищаться до конца. Поэтому, прежде чем я скажу вам свое мнение, я должен сначала узнать, что думаете вы, ваши офицеры и солдаты». Как мы видим, генерал точно передал собранию смысл оставленного Карлом приказа по армии, и Левенхаупта вряд ли можно упрекнуть в том, что он этот приказ скрыл от офицеров.
Между тем Карл XII из Турции станет обвинять Левенхаупта в измене и основной упор сделает на том, что армия хотела сражаться, но генерал этого не позволил.
«Это не подлежит прощению... Тот отчет, который он отослал своей супруге, а она прислала его сюда, чтобы показать, что во всем виноваты войсковые части, которые якобы не хотели сражаться, наоборот, показывает, что вина лежит на нем, а не на армии... Дело довольно ясное и простое: он поступил самым позорным способом вопреки приказам и военным обычаям и нанес непоправимый ущерб, который вряд ли мог быть больше, даже если бы он постарался. Я не думаю, что им руководили злонамеренность или обычная трусость. Но на поле брани нет оправданий; вероятно, у него помутилось в голове, или он упал духом, и потому не выполнил то, что должен был сделать любой генерал в трудной ситуации; безответственно демонстрировать свою робость, как сделал это он»[186].
Можно ли согласиться с такой оценкой? Вряд ли. Е. В. Тарле категорически возражает против того, чтобы в драме под Переволочной обвинять генерала Левенхаупта. Он считает, что шведская армия была уже настолько деморализована, что вступать в бой с отрядом Меншикова оказалась не в состоянии. Такого же мнения придерживается и швед Э. Карлссон. Да и планы Карла переправить армию через Ворсклу и отправить ее по засушливым Таврическим степям в Крым или к Очакову можно назвать иллюзорными — это было равносильно посылке каролинцев на верную смерть.
... Полковники ушли задавать вопрос своим подчиненным и скоро вернулись. Ответ, который они принесли, Левенхаупта не удивил. Он и сам видел, что большая часть солдат и офицеров особого боевого воодушевления от перспективы сражаться не выказывала. Правда, были высказывания со стороны кавалеристов, не участвовавших в бою, которые готовы были оказать сопротивление русским, но таких было мало. В мемуарных шведских материалах есть ссылки на разговор драгун лейб-роты Альбедюля: «Какого черта нас спрашивают? Раньше этого никогда не делали, а просто говорили: вперед, ребята! Мы не можем сказать, что мы их побьем, но мы сделаем все, что в наших человеческих силах».
