— Скромничаете, Эдуард Мартынович, — пожурил его командир авиагруппы, прилетавший в отряд. Он и рассказал об этом офицерам.

— Вы ставите меня в неловкое положение, господин капитан, — насупился Пульпе. — Порядок для всех один, да и не главное это. Важнее стать здесь хозяевами воздуха, закрыть наше небо для немцев. Разговор пошел о тактике боя, стратегии воздушной войны. Об этом Пульпе говорил с удовольствием, как бы размышляя вслух, не навязывая своей точки зрения. Вот праздных разговоров он избегает, делая это вежливо, деликатно, но решительно. И вместе с тем нет ни у кого ощущения, что Пульпе отгораживается от товарищей по отряду. Просто он старше большинства летчиков и вообще другого склада человек. Вечерами, в нелетные дни, он часами просиживает над какими-то тетрадками, заполненными чертежами, математическими формулами, что тоже вызывает уважение. В карты не играет, не пьет, при нем никто не решится какой-нибудь сомнительный анекдот рассказать, и это принимается как должное. Привыкли, что Пульпе рано ложится спать, по утрам обязательная зарядка. Все поняли, что в прошлом он спортсмен.

Основа авторитета в таком коллективе — умение летать, класс авиатора, его храбрость, а в этом Пульпе и подавно неуязвим.

«Середина июля 1916 года. Юго-Западный фронт». Рассматриваю фотографию с этой подписью, подаренную мне известным советским авиационным конструктором, историком Вадимом Борисовичем Шавровым. В ангаре стоит подготовленный к вылету самолет «Ньюпор-XI», напоминающий наш прославленный У-2. На колесе сидит Эдуард Пульпе. Он в теплом комбинезоне с меховым воротником, на голове белый шерстяной шлем.

И тут летчик не позирует фотографу, скорее всего он задумался над полученным заданием и ждет команды на вылет.

Положение на фронте в те дни было серьезным. В отделе рукописей Государственной библиотеки имени В. И. Ленина хранятся воспоминания Вячеслава Матвеевича Ткачева, того самого, что заткнул когда-то ногой пробитый в бою масляный бак. После февраля 1917 года он будет командовать авиацией действующей армии. Пока же и он на Юго-Западном фронте.

«В обстановке создавшегося кризиса севернее Луцка, — вспоминает Ткачев, — немецкое командование бросает к Ковелю не только сухопутные резервы, но и уже испытанное под Верденом оперативное средство — истребительную авиацию.

Первыми появляются на фронте «фоккеры», которые для нанесения «ошеломляющего» удара в воздухе сразу же применяют патрульную тактику, хотя в ней не было необходимости: наша авиация располагала здесь слабыми силами и действовала только одиночными аэропланами…»

Опять смотрю на фотографию. Не к такому ли одиночному полету приготовился Эдуард Пульпе?! И словно в подтверждение возникшего ощущения читаю дальше…

«Одно из первых столкновений с этой сосредоточенной немецкой истребительной авиацией… выпало на долю летчика XIII истребительного отряда, лейтенанта французской службы, нашего соотечественника Пульпе — героя Вердена, где он однажды выдержал бой с восемью немецкими аэропланами, сбив из них два».

Как жаль, что не попались во Франции сообщения об этом бое, но почерк Пульпе виден и тут. Что еще знает о нем Ткачев?

«Еще перед войной Пульпе выехал из Риги, оставив свою педагогическую деятельность в гимназии, но в бою отличался чисто юношеским упорством и горячностью, за что французы прозвали его «летчиком с вулканом в сердце».

19 июля 1916 года Эдуард Пульпе, вылетев на очередное задание, опять остался верен себе, вступив в бой сразу с пятью немецкими самолетами… Последний бой…»

Строгий документ позволит и нам увидеть это героическое сражение русского авиатора. Я нашел его в делах французской военной миссии в России — копию акта об обстоятельствах гибели Эдуарда Пульпе. «…Опрашивая свидетелей, изучив обломки самолета, случившееся представляется так: в семь часов утра пролетело пять вражеских истребителей. Через некоторое время над ними появился один наш истребитель, атаковавший противника. Два вражеских самолета обратились в бегство, в то время как остальные втянулись в бой с нашим самолетом, который после множества атак на врага резко упал на левое крыло и закрутился. На высоте триста метров он выпрямился и упал вертикально на землю…» В этом весь Пульпе — ни минуты не думая о явном неравенстве сил, он первым бросается на врага. Один против пяти!

«После изучения обломков самолета, — фиксирует акт, — следует, что во время воздушного боя была перебита тяга элеронов, вследствие чего самолет потерял управление. Пилот был ранен в левую руку и в область поясницы.

Падение превратило самолет в бесформенную массу. Мотор ушел в землю на пол-аршина…» Пульпе и раненым продолжал бой. На какой-то миг на высоте трехсот метров ему удалось справиться с покалеченным «ньюпором» — вывести его из штопора, появилась надежда, что машину удастся посадить, но…

Бой проходил на глазах у пехоты. К упавшему самолету тут же подбежали солдаты, герой летчик был еще жив. Он простонал: «Пить…» — и скончался на руках русских солдат, на родной русской земле. Вот строки из его последнего, неотправленного письма:

«Б груди каждого летчика горит одно желание, одна мысль: я пошел защищать Родину. Ей нужна моя жизнь, и я с радостью отдаю ее. Не нужно мне хвалы и венков, лишь одного хочу — победы… Умру как все. Мои мысли будут о тебе, мое Отечество Россия, о моей колыбели — Латвии. Я отдаю им себя всецело — свою жизнь и кровь — во имя будущего: победы и славы…»

Это письмо-завещание, последнее слово патриота, человека внешне сдержанного, но «с вулканом в сердце».

Вместе с Россией гибель Пульпе оплакивала и Франция. Верховный главнокомандующий маршал Жоффр издал специальный приказ:

«Одно из сообщений штаба Русского Верховного командования от 20 июля 1916 года отмечало выдающийся по мужеству и хладнокровию дух русских летчиков в воздушном бою в Козельском районе. При этом погиб геройской смертью младший лейтенант французской службы Эдуард Пульпе. Превосходный летчик-истребитель, отличный офицер, образец наиболее высоких воинских доблестей, храбрость которого сделалась примером для всей французской авиации. Умный и серьезный, спокойный и отважный, весьма искусный в летном деле, он в первые дни немецкого наступления под Верденом выполнял на ничтожной высоте отважные разведки, которые дали командованию сведения чрезвычайной важности, причем он сбил четыре вражеских аэроплана.

Там, в своем отечестве, им защищаемом в борьбе с врагом, ему суждено было найти славную смерть… Авиация… теряет в нем одного из самых искусных и отважных летчиков. Его великий пример вдохновит его товарищей к дальнейшим подвигам».

Нечасто в истории войн отдают главнокомандующие такие приказы. Прах героя с почестями отправлен на его родину — в Ригу. Петроградская газета «Новое время» печатает отчет о похоронах:

«В синих куртках… громадной толпой летчики шли за гробом погибшего товарища. Рига хоронила Эдуарда Пульпе…

Имя латыша, прогремевшее в союзной Франции, пронеслось по России и докатилось до Риги… Погибший в неравном бою… авиатор окончил Московский университет, был оставлен при нем… считался еще до войны одним из русских теоретиков воздухоплавания.

Сильный телом и духом, человек исполинского роста, с громадной волей… и в жизни и в смерти был рыцарем…»

Вот, казалось бы, и все, что можно рассказать об одном из первых летчиков-истребителей мировой авиации. Больше материалов найти не удалось.

В который уж раз перечитывая и поправляя написанное, я опять задумывался над заключительными строчками некролога: «окончил Московский университет… Считался одним из теоретиков…» Что это? Присущая некрологам некоторая завышенность всех оценок или нечто большее? Каждый документ приносит что-то новое. Вот узнали, где учился, — факт биографии, он «теоретик воздухоплавания»? Может быть, в самом деле и тут был незауряден, как проверить? Ни родных, ни близких — никого нет из семьи, кто расскажет о его юности.

А где хранятся дореволюционные архивы университета? Остаются ли документы студентов, вот что нужно узнать!..