Летчики переглянулись. Ветер рвал фуражки, низкие тучи ходили, казалось, задевая шапки высоких елей.

— На наших аэропланах в такой ветер лететь рискованно, — заметил один из русских офицеров, сопровождавших Вандеррспая.

— Когда английскому летчику приказывают, он летит, — ответил Вандеррспай. — Чья очередь? — обратился он к дежурному по аэродрому.

— Летчик Крапинов и мичман Смирнов.

— В воздух! Обследовать неприятельский аэродром!

Завыл мотор, меняя свой тон в зависимости от направления и силы ветра. Качаясь, аэроплан поднялся и ушел ввысь… Сильный ветер настолько уменьшил скорость полета, что аэроплан казался стоящим в воздухе.

Промучившись более получаса, Крапинов вернулся на аэродром и доложил, что атмосферные условия не позволяют выполнить задание.

— Английские летчики считаются только с приказами своего начальства, — сухо ответил Вандеррспай. Крапинов щелкнул каблуками, резким движением отдал честь и пошел к своему аэроплану. Поднялся аэроплан и сразу, подбитый сбоку сильным порывом ветра, накренился и грохнулся оземь… Бросились к месту катастрофы и вытащили из-под обломков два трупа — Крапинова и Смирнова.

— Следующий, — командует Вандеррспай.

— Поручик Слюсаренко, — вызывает дежурный.

Поручик Слюсаренко поднялся, но через четверть часа, покачиваясь, ныряя, с большим трудом спустился на аэродром и через переводчика доложил полковнику:

— Летать невозможно, я не полечу.

— Английские летчики, — начал было он, но не закончил фразы и крикнул: — Следующий!

— Поручик Байдак! — с дрожью в голосе закричал дежурный по аэродрому.

Не прошло и двадцати минут, как самолет Байдака, бросаемый во все стороны, начал спускаться. У самой земли при посадке очередной шквал свалил его на крыло… Послышался резкий треск ломающихся крыльев…

Подбежавшие тут же механики, солдаты, летчики увидели возле разбитого самолета Байдака. Лицо и руки его были залиты кровью, вместо губ — кровавое месиво с розовыми пузырьками. «Смотр» был закончен.

Два разбитых аэроплана, сложенных в виде бесформенной массы, да две свежие могилы на сельском кладбище, украшенные крест-накрест скрепленными воздушными винтами, — все, что осталось от первого знакомства русских летчиков с полковником Вандеррспаем…»

Ни английский орден, ни майорское звание не могли стереть в памяти Казакова этот черный день. Красная Армия уверенно продвигалась вперед, освобождая от интервентов родные пределы. Англичане бесславно бежали.

Новый командующий авиацией Карр предложил Казакову службу в Королевских военно-воздушных силах и пригласил вместе с ним отбыть в Лондон. Казаков не раздумывая отказался покинуть Россию. После этого разговора летчик весь вечер не показывался на людях. О чем думал он в своем опостылевшем барачном закутке с голыми закопченными стенами?.. О своих боевых товарищах по прославленному отряду, которые пошли за ним к англичанам и тут погибли? За что погибли, во имя чего?.. Думал о родной земле, с которой их гонят такие же русские люди, только их больше — с ними Россия, выходит, и правда с ними?.. А с кем он тут воевал? На аэродроме в Верхней Тойме стоял 18-й авиаотряд красных, которым командовал полный георгиевский кавалер, поручик Слепян — человек огромного мужества. Да разве мало офицеров сражалось в рядах Красной Армии, а генералов? Сам Брусилов верой и правдой служит большевикам. Большевикам? Новой России, родине служит… Горькие, ох горькие раздумья…

Мысленно Казаков возвращался к разговору с английским командующим: ему, русскому человеку, как наемнику предлагали убежище в Лондоне, конечно, убежище, спасение от неминуемой расплаты… А ведь он заслужил кару… Выходит, потеряна солдатская честь, которой он дорожил больше всего на свете, и родина потеряна?..

Возможно, что так приходило к Казакову запоздалое, беспощадное прозрение… Не о том ли свидетельствует летописец, запечатлевший день 1 августа 1919 года: «Капитан Модрах в последний раз пожал Казакову руку и пошел на пристань, чтобы уехать в Архангельск и оттуда пробраться в устье Енисея к Колчаку.

— Я провожу вас на «сопвиче», — сказал Казаков и направился к своему ангару. В ангаре возился у самолета механик.

— Опять обновка? — спросил Казаков, заметив на механике новую кожаную куртку.

— Чужая, англичане подарили перед отъездом…

— Да… — задумался вдруг Казаков, — все здесь чужое. Аэропланы. Ангары… Даже форма на мне… Только вот земля еще наша… Выводи! — сказал он и пошел медленно по аэродрому. По дороге нагнулся, поднял стебелек травы и, кусая его, опустил голову, зашагал еще медленнее, о чем-то напряженно думая, и очнулся только тогда, когда увидел перед собой самолет…

Перед полетом по своему обыкновению перекрестился, проверил рули и, взлетев, начал делать свой обычный круг над аэродромом.

От уплывавшего парохода стелился тонкой змейкой дым.

Казаков поднялся еще выше, как бы желая набрать достаточную высоту и быстро нагнать уплывающий пароход.

Вдруг… разворот, самолет переходит почти в отвесное пикирование… «Сопвич» стрелой мчится к земле и с грохотом врезается в нее около своего ангара… Треск, пыль…

Бежали к разбитому аэроплану люди.

Возле груды обломков с непокрытой головой замер механик. Тут же лежал Казаков. Он был мертв…»

Эти очерки-воспоминания А. Матвеева, написанные в эмиграции, названы очень точно — «Разбитые крылья».

Трагически и бесславно разбил свои крылья русский ас.

В том же 1919 году английский генерал Нокс, военный советник адмирала Колчака, писал своему правительству: «Можно разбить миллионную армию большевиков, но когда 150 миллионов русских не хотят белых, а хотят красных, то бесцельно помогать белым».

Казаков не знал этих мыслей английского генерала, но он был русским и, видимо, сам понял позор неправого дела…

Решительное наступление Красной Армии завершилось освобождением основной базы интервентов и белогвардейцев на Северодвинском направлении — взят Двинской Березник. На аэродром вместе с комиссией по учету захваченных трофеев приехал заместитель начальника авиации 6-й армии Александр Сергеевич Слепян. Хотя большинство аэродромных строений было взорвано, сожжены аэропланы, все же осталось немало ценнейшего имущества: запасные части, детали моторов, ящики с бомбами, целая цистерна настоящего бензина…

Пока члены комиссии изучали трофеи, Слепян беседовал с местными жителями, мобилизованными на обслуживание летной базы. Спросил и о Казакове. Его поминали добром: не обижал людей. Говорили, что был слух, будто к красным перелететь собирался, за это ему англичане и сунули бомбу в самолет. Вот, мол, и погиб. Может быть, и не так было, добавляли другие, но факт, что на похороны Казакова никто из англичан не пришел.

Потом его провели на окраину аэродрома — к могиле с двумя перекрещенными пропеллерами. На белой доске надпись: «Летчик Казаков. Сбил 17 немецких самолетов. Мир праху твоему, герой России». Подошли и другие летчики. Молодые. Со смешанным чувством стояли они у могилы бывшего героя… Это рассказано уже по свидетельству самого красвоенлета Слепяна, дожившего до наших дней, бывшего поручика, полного георгиевского кавалера…

В конце мая 1918 года Коллегия была преобразована в Главное управление Рабоче-крестьянского Красного Военно-Воздушного Флота (Главвоздухофлот) во главе с Советом в составе начальника и двух комиссаров. Комиссарами назначены Константин Васильевич Акашев и Андрей Васильевич Сергеев. «…Все распоряжения по ВВФ принципиального характера или имеющие решающее значение, — говорилось в приказе № 1,—…действительны при наличии не меньше двух подписей членов Совета… Вопросы, касающиеся материального снабжения, денежной отчетности, заводские и научно-технические относятся к ведению комиссара Акашева».

… Обстановка в стране все напряженнее, особенно на Восточном фронте, где белые рвались к Казани. Именно там, как определил Ленин, «решалась судьба социалистической революции». На Ходынском аэродроме готовятся к отправке на фронт авиагруппа И. Павлова, авиаотряд И. Сатунина. Чем же располагают воздушные бойцы?