Рев пока еще невидимого медведя становился все громче, слышнее. И вот из-за деревьев вышла крупная красивая матуха. Шерсть на ней переливалась в лучах все еще яркого солнца. Матуха уставилась на нового человека, на его собаку, похожую на волка. Взгляд мед­ведицы был пронзителен. У Атувье, совсем как на горе, спину обдало сначала холодом, а потом по ней забегали противные мушки страха. Он бы мог .бросить в матуху топор, и топор долетел бы, но рука почему-то онемела, только пальцы еще крепче впились в топорище... Он знал, что при встрече с кайныном надо постараться не пока­зать зверю, что боишься его. И еще вспомнил Атувье, что при внезапной близкой встрече на медведей не надо смотреть в упор, в глаза. Медведи, как и все звери, не выносят взгляда человека. Если долго смотреть в глаза хозяину, он может разозлиться. Опустив к земле наконеч­ник копья, Атувье приветливо спросил:

—      

Хозяйка, зачем ты пришла к моей яранге? Я не хочу убивать тебя.

Матуха повела мордой из стороны в сторону, шумно вздохнула и... прерывисто, коротко проревела, будто что- то ответила человеку на его слова. У Атувье зашевели­лись волосы — ему показалось, что матуха его о чем-то попросила! Медведица снова повела мордой из стороны в сторону, потом... закивала, и опять послышался ее пре­рывистый гулкий рев, переходящий в «слова». «Ум-ма, ага-уах-х»,— «говорила» она.

Из яранги выглянула испуганная Тынаку.

—       

Ты слышишь? Она... она говорит! — громко за­шептала женщина и, осмелев, вышла из яранги.

Да, Атувье и сам хорошо слышал и понимал, что ма­туха о чем-то просила! О чем? Он, научившийся понимать язык волков, совсем не знал языка, жестов мед­ведей.

Матуха перестала «говорить» и принялась раздирать когтями землю. Словно искала в ней что-то. Что?

«Ой-е, однако, не зря матуха землю дерет»,— подумал Атувье.

А лохматая мамаша, перестав скрябать землю, вдруг попятилась немного и снова заревела-«заговорила», пово­дя огромной лобастой головой в сторону. Будто звал человека куда-то.

Атувье посмотрел на волка. Черная спина стоял спо­койно. Похоже, он тоже был немного растерян поведе­нием матухи.

Медведица снова протяжно, жалостливо заревела и вернулась к развороченной земле.

«Неладно что-то»,— подумал Атувье и шагнул к матухе. Черная спина тоже пошел, не спуская настороженных глаз с гостьи.

Медведица будто ждала их приближения. Она отсту­пила, снова замотала головой, словно зовя их куда-то.

Атувье пошел смелее.

Матуха... развернулась и закосолапила в кусты.

—      

Зачем ты идешь за ней? — крикнула вслед мужу Тынаку.— Не ходи! Она заманивает тебя. Не ходи!

Атувье остановился. «Ой-е, правильно отговаривает жена. Зачем мне идти за матухой? Медведи хи-итрые, Не пойду за ней»,— решил он и вернулся.

Но едва прислонил копье к яранге, собираясь поесть, как услышал за спиной такой протяжный, надрывный рев, что у него даже сердце приостановилось. Оглянув­шись, он увидел матуху на том самом месте, где она рвала землю. Она смотрела на него и что-то... бормотала. Постояв так, гостья снова остервенело принялась разди­рать землю.

Атувье схватил копье, шагнул навстречу матухе и крикнул:

—      

Мать своих детей, мы не сделали тебе ничего плохого! Я не знаю, что тебе нужно возле моего очага, но если ты хочешь сделать нам плохо — уйди! Если у тебя убили сына или дочь, то не мсти нам! Я не убивал твоего ребенка! Я не охотился на тебя.

Медведица, едва он заговорил, перестала раздирать землю и теперь внимательно слушала. Как только Атувье смолк, она снова... заговорила! Да, да, она говорила.

Атувье готов был поклясться будущим сыном, что матуха говорила. Совсем как человек, который говорит, когда у него во рту кусок мяса. Атувье от изумления даже копье выронил.

Тынаку, с испугом выглядывавшая из яранги, тоже сильно удивилась и смотрела то на медведицу, то на мужа.

—       

Мать своих детей,— осмелев, крикнула она,— мы не понимаем твоего языка.

Медведица смолкла. Она чуть придвинулась к ним и теперь смотрела и смотрела на человеков.

—       

Ой-е, Атувье, у нее какое-то горе,— выйдя из яранги, сказала Тынаку. Ее женское сердце так говорило ей.

—       

Я не знаю, о

че

м

она просит,— ответил Атувье и устало опустился на чурбачок возле костра.—Дай мне поесть, я устал.

Матуха, постояв еще немного, развернулась и чуть ли не бегом удалилась.

...Ночь прошла спокойно. Зато утром... Едва Тынаку раздула угли и набросала щепок и сухой травы на них, собираясь вскипятить чай, как у кустов снова объявилась матуха. Она уставилась на Тынаку и привычно жалобно заревела.

На ее голос вышел Атувье. Увидев его, медведица принялась разрывать землю.

Тынаку, хоть и струсившая при виде старой знакомой, все же чуть ступила навстречу гостье и спросила:

—       

Мать своих детей, что ты хочешь от нас? Мы не по­нимаем твоего языка.

Матуха перестала «копать» и подалась к говорившей женщине. Словно сама пыталась понять то, что говорила хозяйка человеческой берлоги.

Атувье взял копье, смело шагнул к медведице. Та по­пятилась, потом повернулась и, оглянувшись, совсем как человек повела головой, дала знак, мол, пошли за мной.

—       

Атувье, куда ты идешь? Она... она задерет тебя! — крикнула Тынаку.

Атувье остановился, оглянулся. И сразу же останови­лась матуха. Остановилась и негромко, жалостливо заре­вела.

—      

Она просит помочь ей. Я пойду,— сказал Атувье.

Тынаку ухватила зубами рукав кухлянки, чтобы не

закричать.

А матуха, часто оборачиваясь на человека и волка, уходила все дальше. Держалась она от них на одном расстоянии, всем своим видом показывая, чтобы они не боялись ее. Выйдя из перелеска, подступившего к реке, матуха повела их через тундру к ближней

сопке.

Атувье заколебался, вспомнив, как вчера шел по следу за ними медведь-людоед. Сейчас они шли за матухой, но куда она их ведет? Может быть, она заманивает в засаду? Может, на тропе ожидает ее помощник? Медведи хитрые. Что задумала эта странная матуха? Но стоило ему остановиться, как она снова жалостливо заревела, а по­том и «заговорила».

«Если бы матуха задумала плохое, тогда зачем при­ходила к яранге и так ревела? Она могла бы еще раньше задрать Тынаку, а потом и меня,— рассуждал Атувье.— Не-ет, матуха просит помочь ей. Она не сделает мне пло­хо. Сколько раз я встречался с медведями — и всегда они первыми уступали тропу. А тот медведь был обижен на человека». (Когда освежевал людоеда, увидел рану на че­репе, увидел и пулю, застрявшую в боку.)

Миновав тундру, матуха вошла в кедрач, росший у подножия сопки, и пропала из глаз. Атувье снова заколе­бался. Если матуха задумала плохое, то кедрач — самое удобное место для засады... Но тут он увидел медведицу. Она продралась сквозь упругие заросли и теперь стояла на склоне, смотрела на них.

Атувье смело шагнул в кедрач. Впереди него проби­рался Черная спина.

Матуха стала подниматься выше и скоро уже стояла на вершине. Как только человек и волк приблизились, она снова повела головой, явно приглашая их идти за ней дальше.

Макушку сопки продувало знобким ветром. Атувье посмотрел вниз, увидел тускло блестевшую реку, лес, дым костра у его яранги.

Увидев, что человек остановился, матуха что-то «ска­зала» и, как там, у кустов, принялась «копать».

— Я иду, мать своих детей! — крикнул Атувье.

Медведица успокоилась, зашагала дальше. Миновав довольно плоскую вершину, она начала спускаться по распадку, по которому сбегал ручеек, выбивавшийся из ледника. Остановилась возле большого камня у самой границы кедрача, забравшегося с этой стороны довольно высоко.