...Атувье миновал осыпь, поравнялся с «башней». Внизу было тихо, но здесь, почти на самой макушке «шапки Котгиргина», дул студеный ветер. Атувье зашел За валуны и, пристроившись поудобней, стал смотреть вниз. Рядом положил копье и лук со стрелами. Он решил сразиться с преследователем здесь, на открытом месте. Этого плохого медведя он не должен приводить к яранге, к Тынаку, которая уже носила под сердцем продолжение Атувье в нижнем мире.

И он увидел своего преследователя. Тот вынырнул из кедрача. Медведь, как и ожидал Атувье, поднялся по тропе-норе.

Черная спина тихо зарычал, по его телу пробежала дрожь.

Атувье тоже вздрогнул — медведь был крупный, силь­ный. Такого сразу не убьешь копьем. На всякий случай он вынул нож, положил рядом на камень.

Подранок поднял голову. Человек и волк пропали. Это его озаботило. Обнюхав землю, ловя знакомые запахи, оставленные босой ногой человека, сторожко двинулся по следу.

Черная спина продолжал утробно рычать, прижав уши к голове. Волк готов был вступить в бой. Он ждал команды.

А медведь неотвратимо подходил все ближе, ближе. Из-под его лап срывались «живые» камни и с шумом скатывались вниз.

Атувье обернулся. Рядом голая, с каменными пропле­шинами, вершина. Если перевалить ее, то можно совсем скоро добежать до яранги. Но если медведь увидит убе­гающую добычу, он тоже побежит. Убегающая добыча — самая желанная для медведей ц волков. Атувье почему- то вспомнил один случай. Три зимы тому это было. Тогда стадо кормилось недалеко от стойбища, и он однажды поехал на оленях проведать родных. По пути решил про­верить капкан на выдру, что поставил два дня назад. Привязал оленей к дереву, взял с собой чайник, юколы, встал на лыжи и пошел вниз к незамерзающему «окон­цу», где выдры выходили из воды, чтобы покататься с горки. Все знают, что выдры большие любительницы ка­таться с горок. Проторят на склоне берега след, уплот­нят, укатают его до ледяного желоба и потом всю зиму будут резвиться как дети. Возле одного такого их играль­ного места и насторожил он капкан. Не зря старался — хорошая выдра попалась в железные челюсти. На радос­тях Атувье развел костер, почаевал. После чая не сразу вернулся к оленям. Пошел вниз по реке, надеясь отыс­кать другую выдрину горку. Немного прошел, глядь, еще один ледяной желоб напротив полыньи. Поставил счаст­ливый капкан, заложил приманку.

А день уже умер, светлый вечер на дежурство за­ступил.

Когда подошел к оленям, обмер — вокруг дерева, за которое привязал оленей, следы хвостатых. Он скинул ружье (старший пастух Киртагин свое дал в дорогу). Ой-е, волки, по всему, только-только ушли! Услышали его песню (а он громко пел от радости) и ушли. Олешки тревожные, глаза кровью налились, но... целые. Не тро­нули их хвостатые! Почему не напали? Потому что оле­ни не побежали — ремни крепкие, не порвались. Вот хвостатые и не решились напасть на них. Не привыкли они нападать на стоящих оленей, совсем, видно, растеря­лись от смелости рогатых. Не встречали таких.

Нет, нельзя бежать от медведя-охотника. Разве от него убежишь? Атувье сжал древко копья, сильно повел пле­чом. Что-то нехорошее, холодное подползло к сердцу, спину морозом сковало. На миг перед глазами мелькнуло перепуганное лицо Тынаку. Ой-е, тяжелый бой будет. Одна надежда на волка. Чтобы придать себе храбрости, Атувье стукнул кулаком по камню, который лежал на камне-основании. Большой камень. Вот если бы его спихнуть навстречу проклятому кайныну. В отчаянии Атувье еще раз стукнул кулаком по камню и вдруг, бросив копье, навалился на него плечом.

А кайнын совсем близко. Он остановился, поднял голову. Его горящие глазки уперлись в камни: кажется, почуял того, за кем шел. Шерсть на загривке медведя поднялась дыбом, глаза налились кровью.

Атувье изо всех сил налег на камень. Так налег, что от напряжения в глазах замельтешили сверкающие муш­ки, поплыли желтые и красные круги, как вода в озере, когда в него бросишь камень. Черная спина вышел из укрытия, и теперь из его глотки вырывалось громкое гневное рычание.

Медведь, огромный, широкогрудый, поднимался по узенькой ложбинке, как раз напротив «башни».

Камень-«башня» еле шелохнулся. Атувье приметил небольшую впадинку у его основания. Он вспомнил про копье, схватил его и снова плечом надавил на громади­ну и, когда приоткрылась впадинка, сунул в нее древко.

Страх прибавляет силы человеку и зверю. Когда до медведя осталось совсем мало, Атувье, к своему удивле­нию, легко столкнул с насиженного места этот огромный камень.

Заслышав грохот, медведь вскинул голову и вдруг увидел, как что-то страшное, большое заслонило ему свет...

Тяжко дыша, Атувье смотрел туда, где грохотали жи­вые камни, сорванные «башней», туда, где только что шел медведь, смотрел и не видел его. Разбуженная тиши­на отзывалась грохотом каменного потока, который сме­тал все, что стояло на его пути. Атувье отер рукавом кухлянки пот со лба и сел на младшего «брата» камня- великана. Руки и ноги дрожали как у древнего старика. Он все смотрел и смотрел вниз и... почти ничего не видел: пот ел глаза, и все мельтешили в глазах светя­щиеся мушки-искорки.

Черная спина, до того трусливо поджавший хвост (волк испугался грохота), сорвался с места и побежал

к тому месту, где живые камни пробили в кедраче тропу. Вскоре он вернулся и взглядом позвал хозяина туда, где был.

Медведь лежал в густой траве у самого кедрача. Ка­мень раздробил ему череп, изуродовал тело: шкура на передней лапе людоеда была содрана, из огромной раны на боку вывалились кишки.

Атувье вынул нож, принялся свежевать преследо­вателя. «Еще одна шкура будет у нас», — почему-то равно­душно подумал он. Вытащив желудок, распорол его. Да, он не ошибся — это был людоед: среди вонючей зелени разглядел фалангу пальца с ногтем...

Только к вечеру Атувье вернулся домой. Подойдя к яранге, он сбросил шкуру и недоуменно огляделся. Где Тынаку? Неужели опять ушла в тундру копать съедобные корешки?

—     

Мэй! — позвал он жену приветствием.

Из яранги сразу же вышла перепуганная Тынаку. Она прижалась к руке мужа, затравленно оглядываясь по сторонам. Атувье тоже стал оглядывать поляну, за­росли.

—      

Атувье,— наконец сказала Тынаку,—к яранге уже два дня приходит матуха. Она... она приходит и ревет. Очень плохо ревет. Она скоро снова придет.—Тынаку оглянулась на лес.— Ой-е, я очень боюсь. Чуть сердце от страха не лопнуло.

Атувье, которому тоже стало не по себе, все же снис­ходительно улыбнулся, сел на пенек возле костра (негоже мужчине выказывать свой страх перед слабой женщи­ной).

—       

Она, наверное, хочет, чтобы ты накормила ее варе­ной рыбой. Свежая рыба, наверное, ей уже надоела.— Сказать сказал, а сам на копье, прислоненное к яранге, покосился.

—       

Зачем ты смеешься надо мной? Сейчас она придет, сам увидишь,—ответила осмелевшая Тынаку.—Матуха не голодная, но все равно ревет. Остановится вон там

,

у кустов жимолости,—Тынаку указала рукой на дальний угол поляны,— и ревет. Видишь, там земля изрыта. Это матуха вырыла.

Атувье покачал головой, пожал плечами, но ничего не ответил.

—      

Ой, это она! — вскрикнула Тынаку и юркнула в ярангу.

Атувье поднялся, взял копье. Из-за яранги вышел волк, где он отдыхал в своем закутке, встал рядом. Ату­вье поднял с земли и топор. Еще в детстве он научился так ловко бросать топор, что тот обязательно вонзался носком острия в дерево. И здесь Атувье уже не раз вспо­минал детскую забаву. Зачем? Он и сам не знал. Так, руку и глаз проверял. На всякий случай.

Черная спина чувствовал себя возле логова хозяина, возле огня куда смелее, чем там, на горе. Он смело выдвинулся вперед, принял боевую стойку.