— Яхмос, неси свою долю горя и не забывай девиз своей семьи «Будь храбрым и приноси жертвы».

Командир склонил голову в знак благодарности — сочувствие царя немного утешило его. Царь взглянул на своих людей и сказал:

— Посоветуйте, кто достоин стать губернатором Фив и взять на себя тяжелую задачу привести город в порядок?

Командир Мхеб сказал:

— Лучший человек на эту важную должность — мудрый и преданный Гур.

Однако Гур тут же возразил:

— Мой долг пристально следить за слугами повелителя и не оставлять его.

— Ты прав, я не могу обойтись без тебя, — согласился Яхмос.

Затем Гур высказал свое мнение:

— Есть человек, обладающий великими достоинствами и опытом, он прославился мудростью и необычным мышлением — это Тутти-Амон, служитель храма Амона. Если моему повелителю угодно, пусть он возложит на него обязанность заниматься делами Фив.

— Мы объявляем его губернатором Фив, — согласился Яхмос.

Затем царь пригласил всех отведать завтрак за его столом.

Днем солдаты залечивали раны, отдыхали и восстанавливали силы, пели песни и пили. Те воины, которые были родом из Фив, стремились скорее вернуться домой, где сливались сердца и общались души. Столь велики были радость и прилив чувств, что Фивы казались пульсирующим сердцем мира. Однако Яхмос не покидал корабль. Он вызвал офицера, отвечавшего за принцессу, и спросил о ней. Офицер ответил, что та провела ночь, не прикоснувшись к еде. Царю пришла в голову мысль перевести ее на другой корабль под опеку преданных офицеров, но он так и не принял определенного решения. Яхмос не сомневался, что Гур недоволен ее присутствием на корабле. Он догадывался, что гофмейстеру трудно понять, почему дочери Апофиса оказывают такую честь. Царь хорошо знал Гура, думавшего только о борьбе за Фивы. Царь же обнаружил, что его чувства не находят выхода и бьют через край. Он никак не мог забыть о каюте с пленницей или перестать желать ее, вопреки недовольству и гневу. Гнев не убивает любовь, а только скрывает ее на короткое время так же, как пелена, затуманившая чистое зеркало, исчезает, и зеркало снова становится ясным. Царь не стал предаваться отчаянию и тешил себя, что принцесса, возможно, страдает от уязвленной гордости. Возможно, гнев исчезнет, и она обнаружит любовь, которая скрывается за показной ненавистью. Ненависть и гнев умрут и уступят место любви. Разве не она тогда спасла ему жизнь, проявив к нему сочувствие и любовь? Разве не она расстроилась тем, что его нет, и написала ему письмо с укором, пытаясь скрыть муки тайной любви? Разве могут эти чувства угаснуть из-за порыва гордости и гнева?

Он ждал до вечера и направился к каюте принцессы. Гвардеец отдал честь и шагнул в сторону. Фараон вошел, лелея большие надежды. Он увидел, что принцесса сидит неподвижно и безмолвно, ее голубые глаза смотрят подавленно и с тоской. Такое настроение принцессы причиняло царю боль, и он подумал: «Фивы, невзирая на свои просторы, оказались слишком тесными для нее. Какие чувства принцесса может испытывать сейчас, когда она заточена в небольшой каюте?» Он неподвижно стоял перед ней, она села прямо и дерзко посмотрела на него.

— Как вы провели ночь? — тихим голосом спросил Яхмос.

Аменридис не ответила, опустила голову и уставилась в пол. Он с тоской смотрел на ее голову, плечи и грудь. Яхмос повторил свой вопрос, чувствуя в то же время, что надежда еще не угасла.

— Как вы провели ночь?

Казалось, принцесса будет упорствовать в своем молчании, но она резко подняла голову и сказала:

— Это была самая плохая ночь в моей жизни.

Царь не обратил внимания на ее тон и просил:

— Почему? Разве вам чего-то не хватает?

Она ответила тем же тоном:

— Мне всего не хватает.

— Как это так? Я распорядился, чтобы офицер, опекающий вас…

Принцесса раздраженно прервала его:

— Даже не трудись говорить о подобных вещах! Мне не хватает всего, что я люблю. Мне не хватает отца, моих людей и свободы. Однако у меня есть все, что я ненавижу: эта одежда, пища, каюта и гвардейцы.

Царя снова охватило разочарование, он чувствовал, как исчезают его надежды и все, чего он так страстно желал. Его лицо напряглось. Он спросил:

— Вы хотите, чтобы я избавил вас от плена и отправил к отцу?

Аменридис решительно покачала головой и резко ответила:

— Ни за что!

Он посмотрел на нее с удивлением и смятением, но принцесса продолжила тем же тоном:

— Чтобы потом не говорили, будто дочь Апофиса унизилась перед врагом своего великого отца или ей понадобилось утешение.

Надменность и гордость принцессы вызвали в нем гнев и отчаяние.

Царь сказал:

— Вы не стесняетесь демонстрировать свое высокомерие, ибо уверены в моем сочувствии.

— Ты лжешь!

Лицо царя побледнело, он сурово посмотрел на принцессу и сказал:

— Как вы черствы, вы совсем не ведаете, что такое горе и боль! Вы знаете, какое наказание полагается за оскорбление царя? Вам доводилось видеть, как женщину бьют плетью? Стоит мне только захотеть, и вы будете валяться в ногах моего нижайшего по положению воина и молить о прощении.

Царь долго смотрел на нее, пытаясь выяснить, какое впечатление произвела на нее эта угроза. Но принцесса лишь посмотрела на него жестким пристальным взглядом и резко ответила:

— Мы из тех людей, к чьим сердцам не знает дороги страх и чью гордость не могут растоптать те, кто хватает с неба звезды.

Почему бы ему не пристыдить принцессу и не втоптать ее гордость в грязь? Разве она не пленница, которую он может низвести до положения рабыни? Однако эта мысль пришлась ему не по душе. Царь рассчитывал на более любезный поворот в разговоре. Его охватило разочарование, гордость оказалась задетой, а гнев усилился. Не выдавая своих чувств, он воздержался от желания унизить Аменридис и сказал не менее властным тоном, чем принцесса:

— В мои намерения не входит подвергнуть вас мучениям, и этого не случится. Воистину было бы странно истязать столь прелестную рабыню, как вы.

— Нет! Я гордая принцесса!

— Вы были ею до того, как попали в мои руки и стали пленницей. Я охотнее заключу вас в мой гарем, нежели стану истязать. Все решит моя воля.

— Тебе следует знать, что ты имеешь право решать за себя и свой народ, но твоя рука не коснется меня, пока я жива.

Царь пожал плечами, будто серьезно не воспринимал ее слова.

Но Аменридис продолжила:

— По традиции, унаследованной от предков, мы не принимаем пищу, пока не умрем с честью, если оказываемся в унизительном положении и теряем надежду на спасение.

Царь с презрением сказал:

— Правда? Однако я видел, как доставленные ко мне судьи из Фив падали ниц и ползали передо мной, взглядами моля о пощаде.

Лицо принцессы побледнело, и она не промолвила ни слова.

Царь уже был не в состоянии слушать ее, он испытывал горечь разочарования и не мог больше оставаться в каюте. Собираясь уходить, он сказал:

— У вас нет необходимости воздерживаться от пищи.

Он ушел разгневанный и подавленный и решил отправить принцессу на другой корабль. Однако как только гнев угас, царь, оставшийся наедине с собой в каюте, передумал и не отдал приказ.

К царю в каюту явился Гур и сообщил:

— Мой повелитель, посланники от Апофиса просят разрешения явиться перед тобой.

— Что им угодно? — спросил удивленный Яхмос.

— Они говорят, что привезли твоему высочеству послание, — ответил гофмейстер.

— Пусть войдут немедленно! — велел царь.

Гофмейстер вышел из каюты, отправил офицера к посланникам, вернулся к своему повелителю и стал ждать. Вскоре явились посланники в сопровождении офицеров гвардии. Их было трое, впереди шел главный, двое несли ларец из слоновой кости. Судя по ниспадавшим одеждам, это были распорядители двора с белыми лицами и длинными бородами. Они подняли руки в приветствии, но не поклонились и остановились в явно вызывающей позе. Яхмос гордо ответил на их приветствие и спросил: