В первом из них Николай Николаевич сообщил, что «предполагаемое издание будет иметь характер строго научный и будет распадаться на несколько разделов. Рядом с кратким историческим очерком (изложением обстановки и событий путешествия) будут следовать специально научные отделы по антропологии, сравнительной анатомии, этнологии, метеорологии и т. п.». Для этой работы, рассчитанной на два года, понадобится ежегодная субсидия в 350 — 400 фунтов. В декабре 1881 года Миклухо-Маклай писал, что намерен заняться подготовкой этого издания в Европе, но за полгода его планы существенно изменились: он хотел бы провести эти два года в Сиднее. Там более подходящий климат, удобное помещение в биологической станции, хорошие библиотека и музеи, этот город находится «вблизи поля моих исследований (о-вов Тихого океана)» и т. д.[753] Перечисленные аргументы действительно заслуживали внимания. Но Николай Николаевич умолчал о «личном факторе»: он соскучился по Маргерит и не представлял себе длительного проживания в разлуке с любимой. Почти одновременно с ответом Семенову он отправил из Александрии письмо дочери Робертсона с формальным предложением стать его женой[754].
В «конфиденциальном», как он назвал его, письме Миклухо-Маклай коснулся состояния своего здоровья, а также финансовых проблем и возможностей их решения. Он признался, что решил более не откладывать подготовку издания материалов своих экспедиций еще и потому, что «здоровье мое бывает по временам весьма плохо». Далее он привел расчет своих долгов, главным образом фирме «Дюммлер и Кº», которые в связи с нарастанием процентов достигли внушительной суммы в 1221 фунт. Эта задолженность его «сильно тяготит» и не позволяет спокойно заниматься подготовкой рукописей. Путешественник выразил надежду, что правительство или совет РГО возьмут на себя уплату этих долгов. В противном случае ему придется на время оставить занятия наукой и приступить к осуществлению «обширного плана (о котором сообщу при свидании)»[755]. Это позволит самостоятельно погасить задолженность и отложить кое-что на будущее. Но учитывая, что здоровье хромает и «выполнение моего плана сопряжено со значительным риском», возникает вопрос, «что станется тогда с результатами моих путешествий?». Ведь кто-либо другой едва ли сумеет «разработать результаты моих странствований, даже имея в распоряжении все мои дневники, журналы, заметки, рисунки, фотографии, негативы и коллекции!»[756]. Рассмотрение этих двух писем на заседании совета РГО произошло в октябре 1882 года, когда их автор уже находился в Петербурге, и мы вернемся к этому вопросу, рассказывая о его пребывании в России.
Другая проблема, которая волновала Николая Николаевича на его восьмимесячном пути домой, — это отношения с матерью, братьями и сестрой, предстоящая встреча с ними в Петербурге. После того как к «блудному сыну» пришла известность, даже слава, Екатерина Семеновна изменила свое отношение к Николаю, хотя по-прежнему не одобряла его занятий и странствий. Летом 1882 года, после многолетнего перерыва, она написала ему несколько строк. Перемены в отношениях с семьей проявились и в переписке, развернувшейся между путешественником и его младшим братом Михаилом, студентом Горного корпуса. По дороге в Россию с борта крейсера «Азия» Николай Николаевич отправил короткое письмо сестре: «Дорогой друг Оля! Нахожусь наконец на пути в Европу. <…> Несмотря на твое долгое и упорное молчание (которое никогда не понимал и не понимаю), решаюсь просить тебя написать мне несколько строк о себе и о матери»[757]. Ответа не последовало. Михаил в своих письмах избегал малейшего упоминания о сестре. Только в июне 1882 года из полученного в Александрии письма Мещерского Николай узнал, что Оли давно уже нет в живых.
Несколько лет Ольга состояла в гражданском браке с Г.Ф. Штендманом — вопреки укорам матери и советам Мещерского и Наталии Герцен. В мае 1879 года она забеременела, но не захотела избавиться от ребенка. Быть может, Ольга надеялась, что Георгий Федорович, находившийся тогда в научной командировке в Париже, став отцом, пожелает узаконить их отношения. Но случилось непоправимое: Оля скончалась 31 января 1880 года, сразу после родов, произведя на свет здорового младенца. Чтобы избежать скандала и сплетен, высокоморальная Екатерина Семеновна спрятала новорожденного, а Михаилу приказала всем сообщить, что дочь скоропостижно скончалась от некой заразной болезни. Сохранилась написанная явно второпях записка, адресованная С.К. Кавелиной (по мужу Брюлловой): «Милая Оля скончалась от дифтерита и тифа. Михаил Миклуха»[758].
После похорон дочери Екатерина Семеновна тайно увезла новорожденного в Малин, где он находился почти безвылазно многие годы. Бабушка усыновила его как подкидыша. При крещении, по труднообъяснимому желанию «приемной матери», младенца нарекли Михаилом. Так в семье Е. С. Миклу-хи появился Михаил-младший. Смерть Ольги, по-видимому, примирила Екатерину Семеновну со Штендманом. Он часто приезжал в Малин, чтобы повидаться с Мишуком, привозил ему сласти и игрушки и постепенно стал своим человеком в семействе вдовы. Однако Михаил-младший, по крайней мере до его совершеннолетия и смерти Штендмана, не знал (хотя, возможно, смутно догадывался), кто его отец. Георгий Федорович умер в 1903 году, шестидесяти семи лет от роду, так и оставшись холостяком[759].
Узнав от Мещерского о смерти Ольги, Николай Николаевич 17 июня 1882 года написал Михаилу письмо, в котором попенял на то, что ни он, ни мать не известили его об этой трагедии. Путешественник скорбел об утрате любимой сестры, корил себя за то, что своим отсутствием и просьбами о высылке денег взвалил на Олю дополнительную ношу, которая, возможно, способствовала ее кончине. Но жизнь продолжалась. И в следующих письмах брату, узнав, что Екатерина Семеновна будет вместе с Михаилом ожидать его прибытия в Петербурге, путешественник с подкупающей непосредственностью довел до их сведения свой распорядок дня и желательный пищевой рацион. «Я предпочитаю самый простой стол — много зелени, мало говядины, которую стараюсь заменять рыбою, где могу, — писал он 15 августа, — много молока, никаких положительно напитков (даже пива), кроме чая, кофе или какао. Ложусь по вечерам, с весьма редкими исключениями, около 9 часов вечера, встаю до 6 часов утра. Мое правило ложиться в 9 часов вечера избавляет меня от скуки принимать приглашения на обеды или вечера (я положительно надеюсь, что и в СПб оно избавит меня от такого неудобства)»[760].
Пройдя Северное море, «Петр Великий» вышел на просторы Балтики. Несмотря на лето, Николай Николаевич, привыкший к жизни в тропиках, отчаянно мерз, особенно по вечерам, и это отрицательно сказывалось на его здоровье. 31 августа броненосец бросил якорь на Кронштадтском рейде. Михаил Николаевич встретил брата на паровом катере, предоставленном начальником порта М.Н. Кумани, бывшим командиром «Изумруда». Экипаж катера помог быстро выгрузить объемистый багаж путешественника и перевез братьев в пассажирскую гавань Кронштадта, откуда они на рейсовом пароходе добрались до Петербурга.
Вечером в неуютной квартире на Малом проспекте Васильевского острова, которую издавна снимали Миклухи, когда жили в Петербурге, собрались родственники и школьные товарищи путешественника. Забыв о своих привычках, усталости и мучившей его невралгии, Николай до поздней ночи просидел под зеленым абажуром у самовара. Он рассказывал матери, брату и друзьям о своих странствиях, узнавал, что произошло в семье и в стране за 12 лет с тех пор, как он отправился в дальний вояж на «Витязе». Им было о чем поговорить.
