Говорят, что история не терпит сослагательного наклонения. Но представим, к чему мог привести колонизационный проект путешественника, если бы он был одобрен российскими властями.

В 1971 году, участвуя в экспедиции на научно-исследовательском судне «Дмитрий Менделеев», автор книги посетил атоллы, входящие в архипелаг Гилберта, в том числе Макин, который, вероятно, имел в виду Миклухо-Маклай. Островки, находящиеся на коралловом рифе, окаймляют здесь лагуну, которая имеет три прохода в открытое море и образует хорошую гавань даже для крупных судов. Перебираясь с островка на островок вброд или на каноэ с балансиром, члены экспедиции заметили, что не все эти клочки суши населены, но каждый из них принадлежал какому-нибудь клану; на незаселенных островках островитяне выращивали кокосовую пальму, панданус и хлебное дерево. Свободной, то есть неосвоенной территории не было, ощущалась острая нехватка плодородной земли.

Как могла разместиться на Макине или другом атолле русская переселенческая колония? Хорошо, если бы Миклухо-Маклай первоначально отправился туда на русском военном судне один и на месте осознал неосуществимость своего замысла. Результатом были бы новые насмешки врагов, тягостное недоумение друзей, потеря авторитета в правительственных кругах и разочарование тысяч потенциальных переселенцев в своем кумире. Но скорее Миклухо-Маклай взял бы с собой, как объявил еще в июне, десяток помощников — «энергичных людей», и тогда помимо его воли после ухода русского корабля дело могло бы дойти до столкновения с островитянами, которые уже обладали огнестрельным оружием, вымененным у европейских торговцев, то есть привести к кровавой трагедии. Назовем еще несколько возможных последствий этой авантюры: тропическая лихорадка и цинга у русских переселенцев, огромный нервный стресс как «последний звонок» для самого Миклухо-Маклая.

Как мог опытный путешественник добиваться создания русской переселенческой колонии в «группе островов М»? Сам он не посещал архипелаг Гилберта и соседние гроздья атоллов, но должен был представлять их специфику хотя бы из статей в немецких географических журналах. Так что дело не в его неосведомленности, а в роковом сплетении внешних факторов и особенностей его психического склада. Человек импульсивный, мечтатель, неспособный трезво просчитывать отдаленные последствия своих шагов, к тому же склонный полагаться на русское «авось», Николай Николаевич сам загнал себя в угол осенью 1886 года, когда выяснилась невозможность устройства переселенческой колонии на Берегу Маклая. Быстро ухудшающееся здоровье, лихорадочные усилия по спешной подготовке к печати своих экспедиционных дневников, хлопоты по устройству этнологической выставки и чтению публичных лекций… В его воспаленном мозгу возник проект, который мог стать непоправимым. Взвешенный консерватизм царских сановников, особенно членов Особого комитета, предотвратил эту авантюру. Вспоминается пословица: «Нет худа без добра».

Уже вскоре по приезде путешественника в Петербург журналисты обратили внимание на перемены, которые произошли в нем за четыре года, со времени его предыдущего посещения России. «Мы настолько были поражены его дряхлым внешним видом, что когда он приветливо вышел к нам, несколько секунд не могли опомниться, — сообщил в июне 1886 года в одной из московских газет литератор и врач Н.Н. Вакуловский. — Перед нами стоял <…> пожилой человек <…> крайне исхудалый, с желтизною кожи, морщинами, проседью в волосах и в кругло подстриженной бороде»[944]. Здоровье Миклухо-Маклая продолжало ухудшаться, но, поглощенный подготовкой к печати своих дневников, проведением выставки, чтением публичных лекций и, главное, хлопотами по колонизационному проекту, ученый превозмогал телесные страдания. Однако, когда в конце декабря стало известно, что проект Миклухо-Маклая окончательно отклонен царем, в нем словно что-то надломилось.

Уже давно беспокоившие его боли значительно усилились и сконцентрировались в правой стороне лица; в феврале там появился отек.

В марте 1887 года Миклухо-Маклай написал своему другу с юношеских лет профессору-медику И.Р. Тарханову, что изнемогает «от сильной боли в лице, особенно в нижней челюсти. Выдернутый зуб весьма мало изменил status quo, и сильная опухоль нижней части щеки и покровов правой стороны нижней челюсти почти что не опала»[945]. Врачи, лечившие ученого, в том числе пользовавшийся большой известностью профессор Дмитрий Иванович Кошлаков, не смогли разобраться в его болезни и в соответствии с медицинскими представлениями того времени приписали мучившие его боли ревматизму и невралгии. Лишь 75 лет спустя, в 1962 году, рентгено-анатомическое исследование черепа Миклухо-Маклая выявило «картину ракового поражения с локализацией в области правого нижнечелюстного канала», причем «поражение нижнечелюстного сустава было связано с поражением нижней ветви тройничного нерва»[946]. Как уже упоминалось, еще в 1875 году Николай Николаевич написал о первых проявлениях этого недуга («невралгии тройничного нерва») профессору Вирхову. С годами воспаление тройничного нерва — то усиливаясь, то ослабевая — приобрело злокачественный характер[947]. Физиотерапевтические процедуры, назначавшиеся ученому, лишь ускоряли течение болезни и приближали трагический конец.

К концу 1886 года первый том дневников был в основном подготовлен к печати. Однако Миклухо-Маклаю, по-видимому, не удалось начать систематическую работу над вторым томом. Ради заработка он, превозмогая болезнь, обработал дневниковые записи о своем последнем посещении Батавии; вскоре этот очерк появился в журнале «Книжки "Недели"». Помимо интересных биографических сведений он содержит анализ этнополитической ситуации в Нидерландской Индии — одну из первых попыток такого рода в отечественной литературе.

Миклухо-Маклай понимал, что ввиду «сильного нездоровья» его работа над подготовкой и изданием дневников может затянуться «на неопределенное время». «Соображая все, что мне осталось сделать, — сообщил он общему собранию РГО в феврале 1887 года, — не упуская из вида и самого печатания обоих томов с их дополнениями, рисунками и картами, я, не без сожаления, должен сознаться, что двух третей работы еще не сделано»[948]. Между тем длительная жизнь «на два дома» была ему просто не по карману. Миклухо-Маклай решил съездить в Сидней и перевезти семью в Россию. Пришлось снова обращаться за финансовой помощью к царю, и Александр III распорядился выдать ему на эту поездку 400 фунтов[949].

Путешественник предполагал выехать из Петербурга в конце февраля и по пути в Австралию посетить Западную Европу, чтобы в Берлине попытаться решить вопрос о своей «недвижимости» на Берегу Маклая. Николай Николаевич продолжал настаивать на признании своих прав на несколько небольших земельных участков прежде всего потому, что даже его символическое присутствие на Берегу Маклая могло бы оказывать сдерживающее влияние на немецких колонистов и помогать ему защищать интересы своих темнокожих друзей. Из опубликованного в «Кронштадтском вестнике» извлечения из рапорта командира клипера «Вестник», который, совершая «ознакомительное» плавание по Тихому океану, зашел в июне 1886 года в залив Астролябия, Миклухо-Маклай узнал, что немецкие колонисты уже обосновались в бухте Порт-Константин, валят там лес, расчищая место для плантации, и находятся в неприязненных отношениях с папуасами, которые «благодаря отсутствию у них огнестрельного оружия <…> не решаются на открытое нападение»[950].