В январе 1880 года Миклухо-Маклай высадился с ненавистной ему «Сэди Ф. Коллер» на острове Базилаки в архипелаге Луизиада — россыпи островов, расположенных у юго-восточной оконечности Новой Гвинеи, так как решил воспользоваться возможностью посетить еще неизвестную ему часть огромного острова, который занял столь важное место в его жизни. На корабельной шлюпке путешественник перебрался на близлежащий остров Варе (Вари), где обосновался христианский тичер, уроженец Лифу, который ожидал прихода маленького парохода «Элленгоуэн», принадлежащего Лондонскому миссионерскому обществу[701]. Не теряя времени, Николай Николаевич принялся изучать язык и культуру местных жителей, сделал несколько рисунков.

Но на третий день, 21 января, к Варе подошло суденышко водоизмещением 36 тонн, с паровым двигателем, питавшимся дровами. На «Элленгоуэне» находились два миссионера — Джеймс Чалмерс и Томас Безвик. Они собирались совершить путешествие вдоль юго-восточного побережья Новой Гвинеи с частыми остановками для встреч с подконтрольными им ти-черами и для заготовки дров. Такой маршрут очень устраивал Миклухо-Маклая, и он с благодарностью принял предложение старшего миссионера Чалмерса сопутствовать им в этом плавании. За два с половиной месяца пароходик посетил около десятка деревень (Самараи, Суру, Маупа, Керепуна, Кало и др.). В Суоу, где был построен домик для Чалмерса, Николай Николаевич получил три письма из Европы, оставленные для него командиром английской канонерской лодки «Бигль», одно из них — от его сестры Ольги, которая ответила, наконец, на его отчаянные призывы не забывать брата.

Дневник, который вел в эти месяцы Миклухо-Маклай, был впоследствии подготовлен им для публикации. Как обычно, ученый интересовался прежде всего антропологическими особенностями местного населения и, не ограничиваясь визуальными наблюдениями, произвел довольно много измерений голов островитян. Он опроверг сообщения некоторых путешественников о якобы обитающей здесь «желтой малайской расе». Более светлый цвет кожи жителей нескольких деревень в районе Порт-Морсби, говоривших к тому же не на папуасских, а на аустронезийских (малайско-полинезийских) языках, Миклухо-Маклай объяснил незначительной «полинезийской или малайской примесью»[702]. По современным научным представлениям, указанное явление отражает историю заселения Океании, скорее всего, миграции через этот регион групп протополинезийцев.

Внимание исследователя привлекли деревни островитян, многие из которых располагались не на суше, а на мелководье и состояли из длинных рядов свайных построек, соединенных шаткими мостками. Самая большая из таких деревень — Ануа-пата (совр. Хануабада), сохранившаяся до наших дней, теперь примыкает к городу Порт-Морсби, столице независимого государства Папуа — Новая Гвинея.

Сан-Франциско. Но в начале 1881 года русский генеральный консул в этом городе в ответ на запрос путешественника сообщил, что заболевший Уэббер передал на Фиджи доверенные ему ящики капитану английского барка «Чеверт» и даже оплатил их доставку по назначению. Миклухо-Маклай получил, да и то с большим опозданием, только часть ценного для него груза.

Ученый заинтересовался узорами татуировки, которая украшала тела женщин и девушек прибрежных деревень. «Татуировки представляют значительный интерес для этнолога, — объяснил Миклухо-Маклай свое увлечение, — <…> потому что известные орнаменты переходят как бы по наследству от одного поколения к другому и совершенно характеристичны для известной местности; при переселении туземцы вместе с языком и другими физическими особенностями переносят также и татуировку в свое новое местожительство»[703]. Оказалось, что некоторые детали татуировки разнились в посещенных деревнях, и Николай Николаевич везде, где представлялась возможность, часами зарисовывал ее орнаменты с охотно позировавших ему — за небольшой брикетик табака — женщин. Миссионеры и их помощники, тичеры, пытались бороться с этим обычаем, но безуспешно, так как татуировка была неотъемлемым элементом местной культуры.

В дневниковых записях путешественника несколько раз упоминается Макане — шестнадцатилетняя обитательница деревни Кало, которую миссионеры считали «заблудшей овцой». Эта девушка явно приглянулась Миклухо-Маклаю. Первый сеанс зарисовывания татуировки пришлось прервать ввиду появления миссионера. Но через три дня, когда миссионер покинул деревню, Макане сама пришла под свайную хижину, где находился Миклухо-Маклай, и терпеливо позировала ему, пока он изображал на бумаге орнаменты татуировки, покрывавшей ее грудь и плечи. «Когда дошел до пояса, — вспоминает путешественник, — Макане без всяких ужимок спустила свою юбку из бахромы ниже колен»[704]. По-видимому, и девушке понравился вежливый и обходительный чужеземец, который попросил местных женщин сделать ему татуировку на левом плече. Во всяком случае, когда Николаю Николаевичу при довольно драматических обстоятельствах пришлось через три года вновь посетить Кало, Макане прибежала на встречу с ним, и на следующий день он за несколько часов «сделал новый рисунок татуировки ее туловища и ног до колен спереди»[705].

Прибрежные низменности и мангровые болота, кишевшие комарами, «подзаразили» Миклухо-Маклая новой разновидностью малярии. Если во время плавания на «Сэди Ф. Коллер» Николай Николаевич сравнительно редко подвергался ее атакам, то на южном берегу приступы повторялись каждый день, все более изнуряя путешественника. Заметив болезненное состояние Миклухо-Маклая, Чалмерс пригласил его погостить в своей главной резиденции, построенной на холме близ Ануапаты. Сидя на веранде, обращенной к морю, Николай Николаевич наблюдал за флотилиями судов, каждое из которых состояло из нескольких лодок-долбленок, соединенных деревянной платформой, над которой возвышались напоминающие клешню краба паруса из циновок. Эти многокорпусные суда (лакатои), изготовлявшиеся мастерами из этнической группы моту, совершали дальние торговые экспедиции вдоль побережья залива Папуа.

«Пароксизмы лихорадки были не особенно сильны и позволяли мне каждый день посвящать несколько часов письменной работе», — вспоминал Миклухо-Маклай[706]. Он подолгу разговаривал с Чал мерсом, который оказался интересным собеседником.

Имя Джеймса Чалмерса (1841 — 1901) вписано в историю Новой Гвинеи. Выходец из бедной семьи (его отец был каменщиком), он после окончания начальной школы учился в английском миссионерском колледже, где наряду с богословием, методикой обращения «язычников» в христианство и различными ремеслами изучал и общеобразовательные предметы — историю, философию, естественные науки. От природы любознательный, обладающий гибким умом, Джеймс расширил свой кругозор усердным чтением — отнюдь не только Священного Писания. Исходя из церковных догматов о сотворении всех человеческих рас небесным Творцом, этот крупный, сурового вида шотландец и чернокожих «дикарей» считал за людей, старался понять их жизненный уклад. После десяти лет про-зелитической работы на островах Кука Чалмерс в 1877 году переехал на южное побережье Новой Гвинеи и вскоре стал неформальным главой английских миссионеров в Папуа.

Миклухо-Маклай обсуждал с Чалмерсом происхождение островитян, живущих в районе Порт-Морсби. Джеймс считал, что вопрос решится, «когда язык и мифология туземцев будут известны», на что русский путешественник отвечал: «Туземцы любят сказки, скоро их усваивают и хорошо помнят, хотя и примешивают много своего. Мифология поэтому никогда не может иметь одинакового значения с антропологическими наблюдениями». От обсуждения научных проблем собеседники перешли к актуальным политическим вопросам, и тут выяснилось, что их взгляды во многом совпадают. Они выступали в защиту человеческих прав островитян от посягательств чужеземных пришельцев и считали необходимым бороться против рейдов работорговцев и самой страшной угрозы — присоединения Юго-Восточной Новой Гвинеи к колонии Квинсленд, так как в этом случае их темнокожих друзей будет ждать печальная участь австралийских аборигенов[707].