Она оглянулась на раскинувшиеся вокруг «вражеские лагеря», подчинившиеся на время законам мирной жизни. Веками копившаяся ненависть была ненадолго забыта, и все стороны соблюдали древнюю традицию, гарантирующую любому рыцарю беспрепятственный проезд и спокойное проживание в ожидании турнира. Словно читая ее мысли, Стефан, ехавший рядом, сказал:

– Наверно, впервые за многие десятилетия столько людей из трех наших стран пребывают на одной территории и не сражаются за нее.

– И я думала примерно о том же, – с удивлением призналась Дженни.

Хотя он обходился с ней с неизменной любезностью, Дженни чувствовала нарастающую неприязнь Стефана. Она догадывалась, что он считает ее неблагоразумной. Может быть – если бы он, всякий раз попадаясь на глаза Дженни, так мучительно не напоминал ей о Ройсе, – она приложила бы больше стараний установить с ним такие же теплые отношения, как сложились у нее с Годфри, Юстасом и Лайонелом. Эта троица осторожненько балансировала на краю широкой пропасти, которая пролегла между ней и Ройсом, но из их поведения явствовало, что они по крайней мере понимают причины, толкнувшие ее на конфликт. Столь же определенно они были уверены в том, что разрыв ее с Ройсом трагичен, но не безнадежен. Дженни не приходило в голову, что брат гораздо лучше друзей знал, как болезненно переживает Ройс этот разрыв и как глубоко сожалеет о содеянном.

Причина сегодняшней доброжелательности Стефана не составляла для Дженни тайны – вчера отец известил ее о своем прибытии, и Бренна вложила собственное послание, которое она, не читая, передала Стефану.

Дженни отослала гонца обратно к отцу, сказав, что сегодня приедет к нему. Ей хотелось попытаться объясниться и извиниться за чересчур пылкое и несправедливое отношение к его намерению отправить ее в монастырь. Но самое главное, ради чего она здесь, – попросить у него прощения за невольное пособничество в гибели Уильяма.

Она не надеялась, что отец и остальные члены клана простят ее, но чувствовала необходимость побеседовать. По правде сказать, Дженни скорее ожидала, что с ней обойдутся как с отверженной, однако, останавливаясь перед палатками Мерриков, сразу увидела, что этого не произойдет. Отец стоял у входа в палатку, и прежде чем Стефан Уэстморленд успел спешиться и помочь ей сойти с седла, лорд Меррик сам обхватил Дженнифер за талию. Другие члены клана выскочили из шатров, и Дженни вдруг очутилась в объятиях, и ей пожимали руку Гаррик Кармайкл и Холлис Фергюссон. Даже Малькольм коснулся ладонью ее плеча.

– Дженни! – крикнула Бренна, когда смогла наконец подобраться к сестре. – Я так по тебе скучаю, – призналась она, яростно тиская Дженни в объятиях.

– И я по тебе, – отвечала Дженни охрипшим от переизбытка чувств голосом.

– Заходи, моя дорогая, – настаивал отец и, к полнейшему потрясению Дженни, сам принялся извиняться за то, что ошибочно истолковал ее желание уйти в монастырь вместо того, чтобы жить с мужем. Но это не принесло облегчения, а, напротив, только усугубило чувство вины.

– Это принадлежало Уильяму, – сказал отец, протягивая ей резной кинжал. – Я знаю, он любил тебя больше всех из нас, Дженнифер, и желал бы, чтобы он был у тебя. Ему хотелось бы, чтобы ты в его честь носила завтра этот кинжал на турнире.

– Да… – сказала Дженни с полными слез глазами. – Я надену.

Потом он рассказал, как им пришлось похоронить Уильяма в простой могиле, в неосвященной земле[14]; рассказал о молитвах, которые они произнесли за отважного будущего лорда Меррика, злодейски убитого во цвете лет.

Когда он закончил, Дженни показалось, что Уильям вновь умер, – так живо все это предстало в памяти.

Когда настала пора уезжать, отец жестом указал на сундук в углу палатки.

– Это вещи твоей матери, дорогая, – объяснил он, пока отец Бекки с Малькольмом выносили сундук наружу. – Я знал, что тебе захочется их иметь, тем более раз ты вынуждена жить с убийцей своего брата. Они утешат тебя и будут напоминать, что ты – графиня Рокбурн и всегда ею останешься. Я позволил себе, – добавил он, когда пришло время отъезда, – выбросить твой собственный стяг, стяг Рокбурнов, – пусть он взовьется средь наших над павильоном на завтрашнем турнире. Я подумал, тебе захочется, чтобы он стоял там, над тобой, когда будешь оттуда смотреть, как мы бьемся с убийцей возлюбленного твоего брата Уильяма.

Дженни была так удручена болезненными переживаниями и ощущением вины, что едва могла говорить, а выйдя из палатки отца на меркнущий дневной свет, обнаружила, что все, кого она не увидела по приезде, собрались теперь в ожидании, когда можно будет ее поприветствовать. Казалось, сюда прибыла вся деревня близ Меррика вместе со всеми ее родичами мужского пола.

– Мы скучаем по тебе, крошка, – сказал оружейник.

– Мы заставим тебя завтра гордиться нами, – объявил дальний кузен, никогда прежде ее не любивший. – Точно так, как мы сами гордимся, что ты шотландка!

– Король Иаков, – объявил отец, обращаясь к ней доверительным тоном, который, однако, был хорошо слышен всем и каждому, – просил меня передать тебе его личные приветствия и сказать, что он заклинает тебя никогда не забывать гор и торфяников своей родины.

– Не забывать? – отвечала Дженни сдавленным шепотом. – Как я могу забыть?

Отец обнимал ее долго и нежно, и с его стороны жест этот был столь необычным, что Дженни едва удалось сохранить самообладание и удержаться от просьб не возвращаться в Клеймор.

– Я надеюсь, – добавил он, подводя ее к лошади, – твоя тетка Элинор надлежащим образом всех вас лечит?

– Лечит нас? – тупо переспросила Дженни.

– Э-э-э… – Он быстро поправился и неопределенно уточнил: – …готовит отвары и снадобья, находясь при тебе? Чтобы ты была здорова?

Дженни с отсутствующим видом кивнула, сжимая кинжал Уильяма, смутно припоминая многочисленные походы тетушки Элинор в лес за травами. Она уже садилась в седло, когда отчаянный, умоляющий взгляд Бренны напомнил ей наконец об осторожно сформулированной просьбе сестры, переданной на словах вчера вечером.

– Отец, – сказала она, поворачиваясь к нему и искренне желая получить благоприятный ответ, – нельзя ли Бренне поехать со мной и провести вечер в Клейморе? Мы приехали бы на турнир вместе.

Лицо отца на миг отвердело, потом на губах появилась слабая улыбка, и он тут же кивнул.

– Ты можешь гарантировать ее безопасность? – спросил он, словно бы спохватившись.

Дженни кивнула.

Еще несколько минут после того, как Бренна и Дженни ускакали со своим вооруженным эскортом, граф Меррик простоял у палатки с Малькольмом, наблюдая за ними.

– Как по-вашему, все получится? – спросил Малькольм, сверля спину Дженни холодным, презрительным взглядом.

Лорд Меррик кивнул и уверенно отвечал:

– Ей напомнили о долге, а чувство долга в ней таково, что преодолеет любую похоть, какую она испытывает к мяснику. Она будет сидеть в нашем павильоне, она будет радоваться не за англичан, а за нас на глазах у своего мужа и его народа.

Не пытаясь скрыть ненависть к сводной сестре, Малькольм задал подлый вопрос:

– Будет ли она радоваться, когда мы убьем его на поле? Я сомневаюсь. В ночь нашего приезда в Клеймор она чуть не кинулась к нему и буквально молила простить за то, что упрашивала вас отослать ее в аббатство.

Лорд Меррик повернулся кругом, и глаза его блестели как льдинки.

– В ее жилах течет моя кровь. Дженни любит меня. Она покорится моей воле – уже покорилась, хоть и не поняла этого.

Двор был залит оранжевым пламенем факелов и переполнен улыбающимися гостями и восхищенными слугами, наблюдающими, как Ройс посвящает в рыцари оруженосца Годфри. Ради безопасности присутствующих шести сотен гостей и трех сотен вассалов и слуг решено было провести эту часть церемонии во дворе, а не в церкви.

Дженни тихо стояла недалеко от центра, с почти незаметной улыбкой на устах, и печали ее отступили на время под воздействием торжественного обряда и присущей ритуалу помпезности. Оруженосец, мускулистый юноша по имени Бадрик, стоял на коленях перед Ройсом, обряженный в символическую длинную белую тунику, красный плащ с капюшоном и черный камзол. Он сутки постился, провел ночь в церкви в молениях и раздумьях, на восходе солнца исповедался брату Грегори, прослушал мессу и причастился святых даров.