– Он отрекся и от моих будущих детей тоже… от любого дитяти, которое у меня когда-либо будет… – дрожащим шепотом сказала Дженни. – Представляете, как он должен меня ненавидеть, чтобы отказаться от собственных внуков.

– Вовсе не нынешний твой поступок ожесточил его против твоих детей. Он никогда не желал их, если они будут от герцога.

– Я… я не верю, – сказала Дженни, не переставая мучительно переживать свою вину. – Они ведь были бы и моими детьми.

– Только не для него, – отвечала тетушка Элинор. Подняв маленькую бутылочку к свету, она встряхнула всыпанный в нее порошок и прибавила еще щепотку. – Если в течение нескольких недель давать это снадобье малыми дозами, можно совсем лишить человека мужской силы. Именно потому, – продолжала она, вливая в бутылочку немного вина, – твой отец хотел, чтобы я сопровождала тебя в Клеймор. Он желал, чтобы муж твой наверняка не смог дать тебе ребенка. А когда я напомнила, что в результате и ты останешься навсегда бездетной, это ничуть его не обеспокоило.

Дженни застыла, не дыша, сначала от ужаса перед намерением отца, потом от мысли, что, может быть, тетушка Элинор последовала его указаниям.

– Вы… ведь вы ничего не клали моему мужу в еду или в питье, нет?

Не замечая напряженного, угрожающего взгляда, устремленного на нее с постели, тетушка Элинор помедлила, размешивая питье ложечкой.

– Господи! Нет, конечно! Я бы не смогла! Только я, разумеется, заподозрила, – договаривала она, осторожно неся снадобье к постели, – что раз твой отец в конце концов решил не посылать меня в Клеймор, он скорее всего выдумал нечто лучшее. А теперь отправляйся в постель и постарайся заснуть, – сурово приказала она, не зная, что лишь добавила Дженни страданий, убедив в подлинности планов отца запереть ее в монастырской келье до скончания дней.

Тетушка Элинор дождалась, когда Дженни уйдет к себе в комнату. Радуясь, что племянница получит столь необходимый ей отдых, она повернулась к герцогу и задохнулась, мгновенно схватившись рукой за горло, устрашенная зловещим взглядом, который тот обратил на флакон.

– Я предпочитаю боль, мадам, – коротко заявил он и приказал: – Выкиньте этот порошок из моей комнаты. Из моего поместья.

Опомнившись от кратковременного испуга, леди Элинор медленно улыбнулась.

– Так я и думала, что вы скажете именно это, дорогой мальчик, – любовно шепнула она. Повернулась, чтобы уйти, потом вновь оглянулась, и на сей раз седые брови ее вытянулись в суровую струнку.

– Надеюсь, – предупредила она, – вы не забудете о наложенных мной швах нынче ночью… когда пожелаете удостовериться, что мои снадобья пока не причинили вам никакого вреда.

С перевязанной левой рукой и пальцами Ройсу пришлось какое-то время сражаться с серым кашемировым халатом и потратить несколько минут, завязывая на талии черный пояс. Он тихонько открыл дверь в покои Дженни, ожидая найти ее спящей в постели или скорее сидящей в темноте в попытках пережить все, что с ней сегодня случилось.

Замерев в дверях, он не обнаружил ни того, ни другого. В рожках на стенах горели высокие свечи, она неподвижно стояла у окна, чуть вскинув голову, сложив за спиной руки, и смотрела на освещенную факелами долину. Ройс подумал, что своим тонким профилем, золотисто-рыжими волосами, рассыпанными по плечам, она напоминает виденную им когда-то прекрасную статую итальянской мадонны, устремившей взор в небеса. Он смотрел на нее и поражался ее отваге и духу. В один день она отказалась от своей семьи и своей страны, пала пред ним на колени под взглядами семи тысяч человек, лишилась наследства и иллюзий – и все же способна смотреть на мир с улыбкой на устах.

Ройс заколебался, не в силах решить, как лучше к ней подойти. Покончив с поединками на турнире, он пребывал почти в бессознательном состоянии и до сих пор не имел возможности поговорить с ней. Памятуя все, чем она для него пожертвовала, простого «спасибо» тут явно недостаточно. Ему пришло в голову сказать: «Я люблю тебя», – но счел не слишком уместным ни с того ни с сего выпалить это. И никак не хотел, если бы вдруг оказалось, что она вовсе не думает о своих горьких потерях, чем-нибудь напоминать ей об этом.

Он решил отдаться на волю ее настроения и шагнул вперед, отбросив на стену у окна тень.

Когда он подошел и встал рядом, она вскинула на него глаза.

– Я не думаю, – проговорила она, стараясь скрыть тревогу, – что хоть сколько-нибудь преуспею, попросив тебя вернуться в постель…

Ройс оперся о стену здоровым плечом и подавил желание согласиться, при условии что она вернется в постель вместе с ним.

– Нисколько не преуспеешь, – беспечно подтвердил он. – О чем ты сейчас думала, глядя в окно?

К его удивлению, вопрос этот смутил ее.

– Я… я не думала.

– Так что же ты делала? – спросил он с нарастающим любопытством.

Печальная улыбка коснулась манящих уст, она искоса бросила на него взгляд, вновь отворачиваясь к окну.

– Я… разговаривала с Богом, – призналась она. – Такая уж у меня привычка.

– В самом деле? И что же Бог тебе сказал?

– По-моему, – тихо отвечала она, – Он сказал: «Не стоит благодарности!»

– За что? – поддразнил Ройс.

Устремив на него многозначительный взгляд, Дженни торжественно заявила:

– За тебя.

Улыбка исчезла с лица Ройса, и он со стоном крепко прижал ее к груди.

– Дженни, – хрипло проговорил он, зарываясь лицом в пышные волосы, – Дженни, я люблю тебя.

Она прильнула к нему, слилась с сильным телом, подставила губы страстному, жадному поцелую, потом обхватила его лицо руками. Чуть откинувшись в крепких объятиях, глядя в самую глубину глаз синими очами, жена его дрожащим голосом возразила:

– Я думаю, мой господин, что люблю тебя больше.

Ройс лежал в темноте рядом с Дженни, свернувшейся в клубочек под боком, положив голову ему на плечо. Рука его медленно поглаживала ее стан, он смотрел на огонь, вспоминая, как она выглядела, спеша к нему через ристалище с развевающимися на ветру волосами.

Как странно, думал Ройс, более сотни раз он возвращался победителем с настоящих сражений, но пережил величайший момент триумфа на игрушечном поле битвы, стоя там в одиночестве, выбитый из седла, побежденный.

Нынче утром жизнь его выглядела столь же мрачной, как смерть. Теперь он обрел радость. Некто или нечто – судьба, удача или бог Дженни – взглянуло на него сегодня утром и увидело, как он страдает. И вернуло ему Дженни.

Закрывая глаза, Ройс коснулся поцелуем ее гладкого лба. «Спасибо», – подумал он.

И всем сердцем мог бы поклясться, что услышал голос, который сказал: «Не стоит благодарности».

1 января 1499 года

– До чего непривычно видеть этот зал пустым, – пошутил Стефан, оглядывая человек двадцать пять, включая пятнадцать мужчин, составляющих личную охрану Ройса, только что покончивших с плотным ужином.

– Где же нынче танцующие медведи, любовь моя? – поддразнил Ройс, закидывая руку на спинку кресла Дженни и улыбаясь ей. Несмотря на добродушное подшучивание, Ройс никогда не наслаждался рождественскими праздниками до такой степени, как в этот раз.

– Я выгляжу так, – рассмеялась она, кладя на живот руку, – словно одного проглотила.

Не обращая внимания на приближение родов, Дженни потребовала, чтобы Клеймор и все его обитатели праздновали две недели от сочельника до Крещения на традиционный манер, что означало держать дом открытым. В результате прошедшие восемь дней состояли из непрерывных увеселений, и любого путника, прибывавшего к воротам Клеймора, немедленно приглашали присоединиться к семейству. Минувшим вечером замок стал сценой необычайного празднества, устроенного специально на радость слугам Ройса, его вилланам, равно как и всем деревенским жителям. Играла музыка, звучали рождественские гимны, исполненные нанятыми менестрелями, было разыграно представление с медведями, жонглерами, акробатами и даже рождественский спектакль.