Он шел, не спуская с нее глаз, и ничего не видел, кроме спешащей навстречу фигурки. Все — и поездка в Колташи, и думы про урожай, и улица с сугробами снега — ушло куда-то, исчезло из памяти, скрылось из глаз, осталась только одна эта фигурка в темно-синем пальто и меховой шапочке.

Когда они сошлись, Уфимцев остановился и сказал сиплым от волнения голосом: «Здравствуй, Аня!», но она, взглянув на него, ответила глухо: «Здравствуй», — и прошла мимо.

Он повернул за ней, догнал, пошел рядом.

— Подожди... Надо поговорить.

— О чем? — спросила она.

— Как о чем? Ты подумай, четыре месяца прошло...

Аня не отвечала, шла, не поворачивая головы, глядя себе под ноги. Уфимцеву мешал тулуп, он перекинул его на другое плечо, тулуп распахнулся, одна пола свесилась, потащилась по снегу, но он этого не замечал.

— Не могу я один больше, пойми, не могу! Кажется, достаточно наказан за свою глупость, к чему это продолжение?

Уфимцев остался на дороге. Он стоял и глядел ей вслед, пока она не исчезла за поворотом, пока не перестала мелькать над кучами снега ее шапочка.

На конном дворе его уже ждали. Запряженные кони нетерпеливо переступали ногами, звенели бубенцы, висевшие на шлеях, так и не снятые после Юркиной свадьбы. Трое делегатов в тулупах, в валенках топтались возле кошевок.

— Наконец-то! — обрадовалась Анна Ивановна. — А мы думали, не случилось ли с вами чего?

Уфимцев поморщился: Анна Ивановна, как всегда, права, с ним действительно случилось непредвиденное: произошла долгожданная встреча с женой, которая опять ничего не решила.

И только тут он заметил гремевшие бубенцы на шеях лошадей.

— А это к чему? Не на свадьбу собрались... Дядя Павел!

Дядя Павел ходил с кучером вокруг лошадей, поправлял сбрую, ровнял сено в кошевках.

— Это, Егор Арсентьевич, как сказать... Нонешний день для партейного навроде праздника, — ответил дядя Павел. — Получше свадьбы... Весь район съедется. Вот и пусть глядят, как большеполянцы своему празднику радуются. Ведь один раз в году...

Уфимцев посмотрел на такого самоуверенного, неожиданно многословного дядю Павла, от души посмеялся его наивному представлению о съезде коммунистов района. Но что-то было в словах дяди Павла — очень душевное, бесхитростное, такое, что он махнул рукой на бубенцы и стал надевать тулуп.

Домой, в Большие Поляны, они возвращались не одни: вместе с ними ехал представитель обкома партии Краснов — у него было поручение проверить письмо Векшина в ЦК. Накануне, ознакомившись с письмом, и Уфимцев и Стенникова убеждали Михаила Матвеевича, что ехать ему в колхоз нет необходимости: бюро парткома уже определило свое отношение к фактам, изложенным в письме Векшина, коммунисты колхоза тоже информированы и ждут лишь текста письма, чтобы обсудить его на общем собрании. Поэтому пусть Михаил Матвеевич передаст им письмо, и, после обсуждения, они вышлют в обком свое решение.

Но Краснов не согласился:

— Во-первых, дело тут не в одном Векшине. В письме подписи двадцати семи человек, и мы не можем игнорировать их, не поговорить с ними, не выяснить их нынешнего отношения к событиям того времени. Я немного знаю Векшина и верю вам, что большинство из подписавших письмо было им обмануто, так вот надо раскрыть этот обман, доказать людям, что они ошибались. А если они в чем-то правы? Тогда следует поддержать их в этой правоте, помочь устранить недостатки в колхозе. А во-вторых, я выполняю поручение ЦК и не могу эту проверку перепоручить другим.

Они ехали не торопясь, погода была — ни туч, ни ветра, только солнце на небе да снег на земле. И небо и снег где-то там, вдалеке, сходились, а где — не различить, — перед глазами одна бело-голубая даль. И в этой дали частые березовые колки, освещенные солнцем, чистые и прозрачные, казались нарисованными прямо на небе.

И тулупы были теплые, и завтрак в ресторане «Санара» соорудили они добрый, и теперь, после двухдневного сидения на заседаниях, от которых Уфимцев устал, он ехал и сладко подремывал под мягкий перестук конских копыт и под легкое покачивание кошевки.

Партийная конференция закончилась поздно ночью. На пленуме райкома первым секретарем избрали Акимова.

А Пастухова, к неизъяснимой радости Уфимцева, даже не включили в списки кандидатов для тайного голосования. Его письмо обкому партии, зачитанное Красновым как дополнение к докладу Акимова, да и пространное выступление самого Пастухова на конференции убедили делегатов, что не нужен им такой руководитель, о чем они, не стесняясь, говорили, выходя на трибуну.

И Василий Васильевич Степочкин потерпел крах. Делегаты конференции не критиковали его, обходили в своих выступлениях, и в списки для голосования он был внесен без споров, но результаты голосования оказались необычными, еще не встречавшимися в практике Колташевского райкома: фамилия Степочкина оказалась вычеркнутой в большинстве бюллетеней...

Лай репьевских собак разбудил уснувших Уфимцева и Краснова. Проезжая мимо правления колхоза, Краснов спросил:

— Председателем тут все еще Петряков? Или другой теперь?

— Петряков.

— Помню, слабенький был председатель... Как у них дела?

— Да все так же... Живут помаленьку.

В последнее время он много думал над предложением Акимова об объединении с Репьевкой, и чем чаще думал, тем больше загорался перспективой, которую сулило это объединение. Он был полностью согласен со своими помощниками — и с Поповым, и с Первушиным — и мысленно уже не раз прикидывал, как все изменится в новом — объединенном колхозе, какие преимущества таятся в нем. Ему уже не терпелось, хотелось, чтобы объединение состоялось поскорее, не терпелось поработать в новых условиях.

Когда выехали за село, Уфимцев не удержался, сообщил Краснову:

— Акимов рекомендует нам соединиться с Репьевкой.

— Ну что ж, рекомендация заслуживает того, чтобы к ней прислушаться, — оживился Краснов. — Я знаю ваши хозяйства — и репьевское и большеполянское. Карликовые хозяйства по нашим временам. Можно: ли в них хозяйствовать по-современному, когда на очереди вопросы интенсификации? Нет, конечно, разворот не тот! Чтобы экономически выгодно хозяйничать, получать дешевую продукцию, нужна механизация. Но механизмы экономичны в крупном хозяйстве, где они используются постоянно и круглогодично. Возьми откорм свиней. При механизации один свинарь может откормить полторы-две тысячи свиней — вот и дешевое мясо. А в твоих «Больших Полянах» можно поставить столько на откорм? Так что — соединяйтесь... Притом учти, сейчас без квалифицированных специалистов нельзя вести хозяйство, а разве карликовые хозяйства способны содержать их?

Четыре дня пробыл Краснов в колхозе. Он побывал во многих домах, разговаривал с Максимом, с Дашкой, со всеми, кто подписывал письмо Векшина. Говорил и с теми, кто не подписывал письма, а также со своими старыми знакомыми Василием Степановичем Микешиным и Иваном Петровичем Коноваловым.

На четвертый день к вечеру он пошел на квартиру тети Маши, к Ане. Пробыл там долго, целых два часа, и все эти два часа Уфимцев ходил из угла в угол по кабинету, отмахивался от посетителей, отсылая их то к Попову, то к Первушину.

Но вернувшийся Краснов ничего ему не сказал, лишь посмотрел на него долгим, изучающим взглядом и улыбнулся про себя чему-то.

В тот же вечер общее собрание коммунистов колхоза единогласно исключило Векшина из партии.

А через два дня Уфимцев со Стенниковой поехали в Репьевку.

Дорога бежала то перелесками, то заснеженными полями, пересекала овраги с застывшими ручьями. Вдоль дороги стояли телефонные столбы с белыми чашечками, столбы тревожно гудели.

— Говорят, столбы гудят к непогоде, — сказала Стенникова.

Уфимцев посмотрел на небо, небо было чистое, но какое-то серое, неумытое; в той стороне, где лежала степь, поднималась мгла, черная, как ночь. Он не ответил Анне Ивановне, голова его была занята другим. Он не смотрел по сторонам — на полоски полей с мышкующими лисами, на березовые колки с бесчисленными заячьими следами, — глядел задумчиво на бегущую под ноги Карька дорогу, слушал топот лошади, скрип промерзших заверток у саней.