Он докурил, глядя на клепсидру. Обучая детей французскому, он читал им фразу из Фламмариона: «Charlemagne recut de Haroun-al-Rashid une magnifique clepsydre» — «Карл Великий получил в подарок от Гаруна аль-Рашида великолепную клепсидру». Теперь смысл многого в жизни, прежде абсолютно осмысляемого, полного значения, ускользал от него. На кой черт Карлу Великому клепсидра калифа? За каким лядом Эмиль Рено, вняв совету Барановского, поставил на верхней точке получухонского оврага водяные часы? Почувствовав, по обыкновению, взгляд Либелюль, Мими вернулся к столу. Она часто на него глядела, задумавшись, поверх голов, поверх всего.

Сам же он частенько засматривался на младшую девочку Орешникову, Танечку; в неопределимом пространстве воображения, служившем ему убежищем, он прочил ее в жены убитому в Крыму сыну, представлял себе свадьбу, Константина, ведущего под руку новобрачную, первого внука, улицу, на которой жили бы они в Петрограде, тут он начинал колебаться, выбирая: на Сергиевской? на Захарьевской? на Пантелеймоновской? Иногда, колеблясь, доходил он до Коломны. Мими нравилось подстерегать Танечку, идущую с залива или из леса, здороваться с ней, целовать ей ручку, она была вот-вот на выданье, совсем взрослая барышня, во многом сущее дитя. Болтая с ней, он почти забывал действительность и на мгновение верил, что говорит с невестою Кости.

Молодежь незамедлительно заняла верхний лестничный марш каскада с веселым гомоном птиц. Молодежь была разновозрастная, что никому не мешало: Маруся — молоденькая девушка, Танечка — барышня, любительница играть с малолетками, старавшийся казаться старше Ральф, четырнадцатилетний фантазер Освальд, Верочка с подружкой Ирис Мууринен, дочкою столяра; Ирис держала за ручку братца Тойво, которому была нянькою.

— Скажите, Ральф, — прошептала Татьяна, — что это рассказывают про вашу знакомую фон Платтен, якобы она с опасностью для жизни прятала в Петрограде фрейлину Вырубову?

— Никогда не слыхал. Знаю, что сама она бежала в Финляндию по льду залива, ее преследовали, она ехала на розвальнях едва одетая, а муж ждал ее тут, на даче. Она женщина решительная, от природы героическая, поступок вполне в ее духе.

Верочка и Ирис обсуждали ожидающееся под горою в домике садовника событие: должна была ощениться всеобщая любимица — лайка Тагажма, Тага; решено было по правилам назвать помет на одну букву, выбрали — «м», придумывали имена щенков: Мажор, Минор, Медори, Микс, Мяки, Мирра.

— Майна, — сказал Освальд.

— А Медори, — спросил Ральф, — это он или она?

— Хочу мадонь! — сказал Тойво громко.

— Что он хочет? — спросила Маруся. — Дай ему это, Ирис, он сейчас заревет.

— Он хочет домой.

— Хочу, идем!

— Будешь реветь, — сурово сказала Ирис, — вот пойдем через Захаровский лес, тебя лиса съест. Или Хийси утащит.

— А я ап кнут и ба лису! — еще громче заявил Тойво с глазами, полными слез, поджимая губы.

Видимо, он должен был вымолвить, что сделает с Хийси, и собирался с духом, но не успел.

Внезапно возникший, точно гром, топот копыт приблизился раскатом; гнедой конь, не слушая криков всадника, попытался перемахнуть через запертые ворота. То ли конь не рассчитал высоту, то ли перепад между воротами и Морской заставил его сбросить скорость, он завис над пламенеющими пиками решетки, осел на них, пропорол себе брюхо, седок скатился через голову лошади, вскочил, женщины закричали, мужчины бросились к воротам.

Конь, истекая кровью, хрипя, с пеной на оскаленных зубах, лежал на боку, косился налитым кровью страдающим глазом на людей.

— Таня, Маруся, — скомандовал Владимир Федорович, — велосипеды у дома, езжайте за ветеринаром, там четыре велосипеда, составьте девицам компанию, молодые люди. Верочка, иди с Ирис и Тойво в дом.

Стайка велосипедистов, встревоженно гомоня, скрылась за поворотом.

— Молодой человек, — сказал Мими всаднику, — нате, выпейте водки. — Я не пью, — отвечал тот.

— Выпейте, на вас лица нет.

— Если бы вы знали, какой это был конь. Я сам его вырастил. Ему суждено было на всех соревнованиях и конкурах побеждать. Я его погубил, я виноват, я не углядел.

Он взял из рук Мими рюмку, неумело опрокинул ее, закашлялся. «Ровесник Костин», — подумал Мими.

— Погодите убиваться-то, у нас ветеринар отменный.

— Нет, все кончено, я вижу.

Молодой человек опустился на колени, приподнял голову лошади.

— Лось, прости меня, Лось.

Конь бился в судорогах.

— Я его учил препятствия брать. Через одни ворота он прыгал. Мы вылетели из-за поворота. Я замешкался, не сообразил, он меня не понял, я его не понял, что я натворил!

Появились Маруся и Ральф с ветеринаром.

— Где Таня и Освальд?

— Мамочка, Освальд отдал доктору велосипед, а Таня боялась сразу возвращаться, сказала: пусть доктор коня подлечит, не могу смотреть; да и Освальда надо обратно проводить. Они возвращаются тропинкой мимо нижнего Пруда через Захаровский лес.

— Ну, молодой человек, я ветеринар, Агеев Илья Ильич. Сейчас посмотрим вашего скакуна. Как зовут? Сколько лет?

— Его зовут Лось. Ему три года. Я сам его вырастил. Ему суждено было все призы брать. Моя фамилия Собакин. Это я его погубил, моя вина. Доктор, пусть хоть одром каким, да выживет, сделайте что-нибудь!

— Интересно, — сказала вполголоса Ванда мужу, — Эмиль рассказывал, что во время строительства дома на этом самом месте настоящий лось пытался через ворота перепрыгнуть, людей испугался, да не перепрыгнул, тоже брюхо распорол, погиб.

— Закон парности случаев, — сказал стоящий рядом Белых.

Освальд вел велосипед, шел за Татьяной по извилистой узкой дороге, стекающей с горы промоине, бывшей некогда дном мелеющего литоринового моря. По бокам дороги взмывали вверх песчаные склоны с папоротником, черничником, брусничником, некоторые из сосен подымались на цыпочки на всех своих извилистых свилеватых корнях над почвою. Под корнями темнели любимые детьми пещерки, где сражались оловянные солдатики и прятались клады из цветных стеклышек, где строили вигвамы деревянные индейцы, сработанные кукольных дел мастером из Виепури, из Выборга. Дорога спустилась к подножию горы, лес вокруг стал темным и дремучим, мальчик и девушка миновали скрипучее дерево, наклоненное бурей над дорогою и зацепившееся кроною за старую ель. Еще несколько деревьев, уложенные не увиденным никем смерчем, лежали в чаще, несколько поверженных великанов с зеленой хвоей. За обочинами плескалась накопленная лесом тишина.

Величественный дремучий лес глушил звуки. Невозможно было поверить, что неподалеку есть жилье, дорога вдоль залива, дамы с омбрельками, коляски, телеги, солдаты. Высота деревьев и толщина стволов была необъятной, казалось, человеческая нога не ступала по мхам сиих чащоб. Таня и Освальд не решались сойти с тропы, чтобы не наступить на змею, не потревожить эльфа с крошечной тачкой, не поднять из логова сказочного волка. Вдоль тропы возвышались гигантские муравейники, аккуратные конусообразные горы в человеческий рост.

— Что за чудо этот Захаровский лес! — воскликнул Освальд. — Мы будем приходить сюда с Ральфом играть в индейцев. Здесь самое место для игр в дикие леса Амазонки. Знаете, какое у меня индейское имя? Смеющийся Ястреб.

— А у Ральфа?

— Нет, пусть он сам вам скажет, если захочет, может быть, это его тайна, я не могу ее выдать. Как вы думаете, здесь есть дикие животные? И много ли тут змей?

— Самый змеюшник наверху, в лесу за песчаной горкой недалеко от железнодорожной насыпи. Там весной змеиные свадьбы, полно змеиных ям, ходить опасно. Ди-ки-е зве-ри! — крикнула девушка, приложив ладони ко рту поставленным голосом, почти напевом. — А-у! А-у!

С шумом и шорохом взлетела с веток почти над их головами громадная птица и неловко полетела между стволами вбок и вверх.

— Ой, кто это? Коршун?

Птица уселась на ветку ели, повернула к ним круглый циферблат ослепленного полукошачьего птичьего лика.

— Нет, это сова — видите? — вот она! У нее личико как циферблат без стрелок. Сова, сова, comment са va? Который час?