Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Ничьи, неуловимые и неотвязные, в венках, расшитых рубахах, высокий дружка в соломенной шляпе пасечника, сарафанные девушки расположились с игрищем своим на лугу между верхним фонтаном и составленными возле клепсидры столами.

— Сват да сватья!
У нас сегодня свадьба.
А у вас сегодня ли?
— У нашего короля
Тоже сегодня.
— Ну, слава Богу!
Не думали, не гадали,
в один дом угадали!

Никого, кроме себя, не слыша и не видя, пели они свои величальные, корильные, смотринные, рукобитные, пели про девичник, про баню, про отъезд к венцу, про встречу свадебного поезда и проводы молодых в подклеть, ох, я пришла в гости в карты играть, а из горы-горы, из горы-горы все ключи бегут, а я не по бархату хожу, а по вострому ножу, а у города у Туруханского нет ветров, лишь неправдивая калина, неправдивая калина, травка чернобывка, ой, вы не бушевайте, ветры сивые, разногривые!

Савельев, бледный, нахмуренный, хотел было отменить съемку, остановить вышедшее из его подчинения игрище, но Тхоржевский взмахнул рукою: во! красота! слов нет! — и снимал взахлеб. Урусов сидел в савельевском начальственном кресле, молчал, вертел на пальце лазуритовый перстень. Нечипоренко и Вельтман стояли, как два служивых, плечом к плечу в струнку, несколько нелепые, поскольку вторглось нечто в картины истории, а они перед лицом такого ракурса событий оказывались как-то не у дел оба, за пределами уважаемых ими исторических фактов.

Тхоржевский на черно-белой пленке снимал проход невесты — или уже новобрачной? — он и сам не знал. Усмехаясь, он вспоминал давешние инструкции Савельева:

— Ну, старик, что-то типа старого кинишка, трофейного фильма с Диной Дурбин, блеск платья почти фосфоресцирующий, все сияет, едрена вошь, глаза, лицо, руки, драгоценности, как снег на солнце в ясный сухой морозный день в детстве. И в какое-то мгновение — ну, расстарайся, старик, ради высокого искусства, за ногу его! — сияние платья, очей, улыбки, фаты становится нестерпимым. Голливудские-то блядюшки закапывали в глазки капельки, атропин, что ли, для особого блеску; и некое вещество кристал-ли-чес-кое блистало в их кринолинах, то ли нафталин, то ли кокаин. Радий чистой воды! Все светцы и люминофоры супругов Кюрей! Люциферическим, да ты вспомни, светом кадр сиял, сплошняком кирлиан-эффект, нимбы одне; вот это помня и сними! Весь последующий кинематографический иллюзион лишился всяких сияний, будто невинности, выдавал бытовуху глубоко реалистическую, будни сучьи безо всякого глянца с блеском. Пленку бери черно-белую, пусть по черному фону искорки вышибаются: бах! бах! — как в камере Вильсона или счетчике Гейгера, я их путаю, старик. Когда это именовалось в женском роде «фильма», видели, видели очевидцы незабвенного старого кино небо в алмазах, отдыхали, а мыто уж хрен отдохнем. У нас осветительная арматура, комбинированная съемка, компьютерная техника, все как у людей; а тогда были — нимбы! ореолы! Сделайте мне красиво, Тхоржевский, чтоб ореолы и нимбы. Фате надлежит мерцать. Чтобы самый отпетый любитель порнушки и адепт голых жоп трепетал при виде нашей фильмы, как последний Шемет! Чтобы такая она была… то ли панночка для Хомы, то ли ангел небесный, ты усек?

И вышла невеста, и стихло все.

Хороша она была, хороша, нестерпимо светилось платье, невыносимо сияла улыбка ее, блистали очи.

Страх и трепет волной прошли по свадьбе, рябью над отмелью, — да и развеялись. Высоко в небесах стояли серебристые облака, рассеянные, безмолвные, страшные, отрешенные.

Букет в руках невесты слегка дрожал, и, когда бросила она его, неясно было, попал ли он кому-либо в руки или по нечаянности залетел в одно из виртуальных пространств, например, в чей-нибудь сон.

Фотограф закричал, с его криком, словно он был подгулявший припозднившийся третий петух, исчезли и настоящие, и ненастоящие, оборвавшие одну из песен своих («Раздайтесь, расступитесь, все, все…»), — и остались одни сегодняшние, как в прошлый раз угрюмые, слегка испуганные, но уже — о, загадочная русская душа, ты куда загадочней собственно славянской! — начинающие привыкать.

— Кой черт! — вскинулся Савельев. — Что ты орал, идиот?

— Я фотоаппарат в воду уронил, — отвечал фотограф.

— Да я отснял, отснял, — устало сказал Тхоржевский. — Вот только сам запутался кого: нашу ли невесту мосфильмовскую или ихнюю, келломякскую? Но вроде обеих. Не беленись, Савельев, все мерцает, все светится, ореолы одне, и трепету что грязи.

Глава 30.

НОКТЮРН

Катриона убегала по ночам из дома, купалась в прудах каскада.

Чтобы дверь дома не оставалась незапертой и чтобы не разбудить родителей, она спускалась с террасы второго этажа по резному столбику крылечка, спускалась, наловчившись, на ощупь с ловкостью лунатички.

Никто не встречался ей, не было свидетелей ночных ее купаний. Спала съемочная группа, спали дачники и отдыхающие, досматривали сны немногочисленные местные жители. Однажды и сама она задремала ненадолго на белеющей во тьме скамейке, но вскорости пробудилась, помчалась домой. Она теряла счет времени, ей приходилось брать с собой трофейные, доставшиеся отцу от деда швейцарские часы со светящимися стрелками и фосфоресцирующими точками около цифр.

С ночными купаниями совпало появление у нее привычки захватывать с собой в явь предметы из собственных сновидений, ночная виртуальная клептомания охватила ее.

Однажды из какого-то предрассветного фрагмента сна, совершенно ею позабытого, прихватила она с собою в утро в качестве трофея пойманный на лету, словно мячик, свежий букет из белых роз, лилий, незнакомых цветов с глянцевыми вечнозелеными листьями; букет перевязан был белой лентой с бантом. Кое-как позавтракав, Катриона побежала с цветами к подружке, дабы предъявить ей вещественное доказательство новоприобретенного волшебства.

— Девочка! Подойди ко мне, пожалуйста! — окликнули ее из-за забора. Катриона знала грузную старуху финку, окликнувшую ее, то была здешняя садовница, у которой почти все любительницы цветов, в том числе и мать Катрионы, покупали рассаду для своих скромных садиков.

— Девочка, откуда у тебя этот букет?

Старуха опиралась на клюку, у ног ее немолчно лаяла старая собака, в глубине участка у оранжереи в плетеном кресле, укутанный, приодетый, с пледом на коленях, недвижно сидел садовницын муж, огромный кокон, вывезенный ею погулять после инсульта.

— Я его нашла, — неуверенно соврала Катриона; впрочем, отчасти это была правда.

Старуха вертела букет в узловатых пальцах.

— Когда-то очень давно, тебя еще на свете не было, да и твоей матушки тоже не было, я составляла такой букет к свадьбе. Свадьбу играли здесь. Невеста была… можно сказать, местная, я с ней дружила с детства, мы вместе играли в… самодеятельном театре, ходили друг к другу в гости. А жених был из Петербурга. Венчались в Териоках в русской церкви. Какое совпадение. Если бы это было возможно, я бы сказала: это тот самый букет.

— Здесь снимают кино на Вилле Рено, — поспешно произнесла в рифму Катриона, — в кино и свадьбу снимали. Может, они по старой фотографии сделали такой же букет?

Старуха пришла в невероятное волнение.

— Кино? Откуда ты знаешь про виллу? Можно пойти туда посмотреть съемки?

— Я все время хожу, только меня гоняют.

— Гоняют… да, гоняют… Конечно… Они любят гонять…

Старая садовница, невнятно бормоча что-то по-фински, побрела к своему сидящему неподвижно, точно полуживая кукла, мужу; старая собака за ней.

— До свидания, Алиса Яновна! — крикнула Катриона ей вслед, но ответа не получила.

Мать Катрионы находила в комнате дочери незнакомые вещи: статуэтки, флаконы, музейную куклу без правой ручки, соломенную шляпку, рассыпавшиеся бусы, яшмовое пресс-папье. Катриона врала, что одна из ее подруг устроилась помощницей бутафора на киностудию и после окончания очередных съемок ей разрешают брать ненужный реквизит. Также она врала, что у друзей подружки умерла троюродная бабушка и кое-что из наследства Катриона обменяла на свои мульки и безделушки.

34
{"b":"188549","o":1}