Наверное, не надо было позволять ему уходить вот так: легко, быстро, оставляя незавершенным… А собственно почему? Он ведь сделал свое дело. Достиг цели, к которой его вынуждали стремиться. Пыль остальных забот осела на его сапогах лишь по дороге к тому единственному заданию, что тяжким грузом висело на совести.

Он все равно не мог окончательно решить, уничтожать ли человеческие тела своих соотечественников насильно или положиться на то, что демоны смогут поступить разумно и рассудительно. Впрочем, оно и понятно. Все-таки соседи. Знакомые. Почти родственники. Чтобы резать глотки своим, надо иметь привычку. А вернее, раз и навсегда разделить мир на себя и всех остальных.

Пусть уходит. Бож ему в помощь. И Боженка, конечно. Тесный строй плечом к плечу хорош для защиты, нападению же требуется как можно больше простора, и теперь он у меня есть. Так много, что сердце в груди захлебывается…

Я не знал точно, сколько ударов пульса нужно выждать. Для помутнения сознания требовалось немного, но вот для того, чтобы демон смог беспрепятственно покинуть тело… От меня не зависело ничего. Всю работу должен был выполнить тот, кто хотел вернуться домой. И когда, для верности добавив к ожиданию еще одно мгновение, я отнял ладонь от лица девушки, можно было только надеяться, что дело сделано.

Заставить Лус снова дышать оказалось несложно. Она ведь вообще была очень послушной девочкой благодаря стараниям названого отца. Я уложил ее на постель, а сам вернулся в кресло, откуда наблюдать за мерно приподнимающейся и опадающей грудью было несравнимо удобнее, чем с края постели.

Я не хотел спать, наоборот, чувствовал, что каждая пядь моего тела звенит струной нетерпения, но, когда на улице забрезжил рассвет, а из окна пахнуло лавандой, веки вдруг неудержимо потянулись друг к другу.

Чего-то похожего и следовало ожидать, учитывая многообразие и изобретательность рецептов, по которым варились зелья в глубоких подвалах Цепи одушевления. При мне не было ничего из необходимых противоядий, зато имелась свеча, толстая, с жирным фитилем, пламя которой жадно лизнуло мою ладонь, соскользнувшую с подлокотника кресла. Боль ожога вкупе с отвратительным запахом паленых волос прогнала дурман насильственного сна быстрее, чем можно было надеяться, но убийца все-таки успел за эти мгновения пробраться в комнату.

Он стоял возле кровати, чуть склонившись над Лус, все еще дремлющей в беспамятстве. Молодой, бритоголовый, как и его товарищи, только в отличие от них выглядящий чуть более приспособленным к драке, и последнее обстоятельство меня крайне обрадовало.

— А ты не прост, — заключил пришелец, оценив мою свечную предусмотрительность. — Знаком с нашими уловками?

— Было время изучить.

— Только тебе это не слишком помогло. Вернее, тебе-то помогло, а вот твоей подруге… — Он многозначительным кивком указал на девушку.

Я перевел взгляд в указанном направлении. Снова посмотрел в глаза бритоголовому:

— А разве ей что-то угрожает?

— Хочешь сказать, у меня нет оружия? Зато есть кое-что получше! Узнаешь?

Скрученные стебли, вынутые из-за пазухи? Конечно. Не поручусь, что это те самые пиявки, но вряд ли пришелец явился бы сводить счеты, вооружившись подделкой, а не оригиналом.

— И что с того?

— Видел, как они действуют? Всего лишь минута, и твоя подруга будет годиться только на чучело. Если хочешь, могу подсказать, чем его лучше набить.

Смешно. Правда смешно. Хотя… Либо это оторванное Звено не умеет видеть различия между человеком и одержимым, либо намерения демона по имени Конран провалились. Впрочем, мне-то какая разница? Меня заботит совсем другое.

— Чего скалишься?

А я-то тешил себя надеждой, что улыбаюсь!

— В этой девушке больше нет демона.

Мое заявление смутило бритоголового, отчасти подтвердив первую версию. Но он поступил так, как и собирался. Разве что пожертвовал впечатлением, которое хотел произвести, подольше мучая меня угрозами.

— А вот сейчас посмотрим!

Стебли-пиявки шлепнулись на грудь Лус. Пришелец даже придавил их ладонью. Для надежности.

Это был момент истины, что называется. Момент, определяющий дальнейшие обстоятельства. Обычно такие развилки событий заставляли меня испытывать определенное волнение в предвкушении действий. А еще нетерпение и желание поскорее узнать, верную ли ставку я сделал. Но сегодня все происходило иначе.

Не имело значения, найдут пиявки себе добычу или нет: мы сделали все, что смогли придумать, и старались на совесть, так что, если что-то не получилось, значит, таков Промысел божий. А главное, на сцене больше не оставалось других актеров, кроме меня. Не было других воинов на поле боя.

Один перед миром — это нехорошо. Наверное, даже очень плохо. Но, Боженка меня подери, иногда это так удобно!

Они не двигались. Стебли. Лежали там же, сохраняя форму, которую им придала ладонь бритоголового. Горстка скошенной травы, не более.

— Я же говорил.

Конечно, он не обрадовался. И конечно, вместо того чтобы убежать, пока есть возможность, заявил:

— Не думай, что неудача меня остановит!

— Надеюсь, что нет.

Я никогда не любил убивать. Наверное, потому, что во время обучения наставники прилагали все усилия, чтобы отвратить будущих сопроводителей от каких-либо чувств по поводу смерти, и своей и чужой. Вот человек живет, вот он умер — таков мир. И только мир решает, чей путь закончится в срок, а чей до срока. Но наступающее утро вместе с рассветом разжигало во мне прежде ни разу не испытанное желание.

— Очень надеюсь…

Я слишком тяжел, чтобы двигаться быстро. Более того, сделать подобный вывод, глядя на меня, не составило бы труда даже не очень наблюдательному человеку. Вот и бритоголовый конечно же не особенно опасался внезапной атаки, ведь мне нужно было для начала покинуть кресло, а такая задержка давала моему противнику достаточную фору. Правда, преимущество — слишком хрупкая вещь, если не упрочивать его каждое мгновение подряд.

В темноте это выглядело бы куда более пугающим, но сгодились и серые сумерки. Важно было проделать все одновременно, и тут я не оплошал: пришелец метнулся в сторону, уходя от широкой дуги, по которой летела горящая свеча, а кресло проехало по полу, перекрывая проход к двери. Теперь между мной и моим противником было расстояние едва ли не большее, чем между самим бритоголовым и окном, а значит, шансы сравнялись.

Шанс спастись и шанс добраться кулаком до лица человека, еще не испугавшегося по-настоящему лишь из-за того, что осознание всегда опаздывает, пытаясь угнаться за событиями.

— Очень надеюсь, что ты не остановишься.

В подобии драки желанный итог меньше походил бы на убийство, и пришелец должен был понять, к чему я клоню. Правда, понимание пришло бы слишком поздно, чтобы успеть поменять образ действий.

— Это не то, что тебе нужно.

Я стоял к окну вполоборота, но, даже если бы пялился в проем, окаймленный подрагивающими от утреннего ветра занавесями, вряд ли уловил бы мгновение, когда вместо троих в комнате оказалось четверо…

Хотелось бы сказать «людей», но разве люди могут возвращаться с того света?

Трехцветные пряди, словно бы стали короче, чем мне помнилось. Рубашка повисла на все еще широких, но заметно подсохших плечах. Вены взбороздили кисти рук и запястья, намекая на то, что их хозяин совсем недавно тяжело потрудился.

Его невозможно было не узнать, последнего охотника на демонов, тем более что казался он именно последним: изможденным, усталым, поизносившимся. Правда, лишь до подбородка, потому что, взглянув на надменно изогнутую складку губ, на полуприкрытые, как будто сонные глаза, на лоб, никогда не знавший морщин раздумий и сомнений, я понял, что мне и в самом деле настоятельно требовалось кого-то убить. Для пробуждения чувств.

Но вовсе не врага, а…

— Тебе-то почем знать?

— Помнишь, я сам предлагал? Одним жарким утром? Тогда ты отказался.

— Сглупил. Надо было соглашаться.