Прибоженный не поверил. То есть поверил, но только ушами. Не сердцем.

В исполнении тех, кого я сопровождал на протяжении десяти лет, подобные трюки не вызывали у меня ни малейших чувств. Это было нужно для дела, и только. Никаких рассуждений, тем более сожалений. Казалось бы, сейчас все происходило по-другому, надо мной не стояли командиры и приказы, однако внутри снова ничего не колыхнулось. Почти ничего. Повторись наша встреча еще раз и еще, да хоть с десяток, я снова, ни мгновения не раздумывая, воспользовался бы любой возможностью сбить свидетеля с его воспоминаний.

Ради чего?

Ради того, чтобы выжить. Мне и нескольким другим людям.

Значит, разницы между прошлым и будущим не было. Я делал то, чему меня благополучно научили, делал старательно и успешно, потому что понимал: надо. А чувства…

— Не волнуйся. Все хорошо.

Как и любой замок, развалины, на которых была сооружена кумирня, ползли вверх по склону холма вместе с неширокой, зато хорошо утоптанной дорогой. Бывшие крепостные стены начинались примерно за две сотни шагов до башен главных ворот, но теперь и от тех и от других осталось всего несколько рядов кладки. Часть камней когда-то упала вниз, не удержавшись на остатках раствора, и вросла в землю, часть была сворочена со своих мест относительно недавно, чтобы стать фрагментом массивного здания в глубине замкового двора.

Охранных постов при входе в границы кумирни не было. Потому что не было сооружений, способных приютить пару-тройку человек: парни стояли прямо на свежем воздухе, благо погода это позволяла. И при нашем приближении грозно выступили вперед:

— Чего надо?

Судя по грубому приему, держательница не стремилась обучить своих стражей ничему, кроме слепого повиновения, что еще больше убеждало: она-он растила армию. А для защиты или завоеваний неважно.

— Письмо от Смотрителя, — протянул я повторно запертый футляр одному из ретивых охранников.

Тот скривился, но печать на послании была, по меньшей мере, похожа на те, которыми Роалдо Лиени помечал свои бумаги, значит, следовало передать депешу по назначению. На моего спутника ни один из парней даже не взглянул. Зато держательница, едва появившись на свет божий из придверных сумерек, уделила все свое внимание как раз подростку, робко притихшему рядом со мной.

— Дитя?

Она-он шагнула нам навстречу, замерла, снова сделала шаг, потом простерла руки в жесте то ли приветствия, то ли призыва. Ни единого слова не прозвучало, и все же мой спутник понял, что от него требуется. А может, ждал приглашения, потому что бросился к держательнице, упал у самых ее ног и обхватил руками колени, прячущиеся под белой мантией.

— Что случилось? Кто-то причинил тебе вред? Только скажи и… — В голосе прибоженной и самый предвзятый слушатель не уловил бы сейчас притворства.

— Они не тронули меня, не тронули… Отпустили… Им были нужны только двое из нас троих…

На месте держательницы я бы тут же устроил обстоятельный, а если потребуется, и пристрастный допрос с выяснением всех подробностей похищения, но она-он почему-то вместо сурового негодования и праведного гнева просияла почти материнской лаской.

— Все хорошо, дитя. — Прибоженная склонилась над подростком, потом опустилась на землю и обняла его за плечи, прижимая к себе. — Все хорошо. Никто больше тебя не обидит.

Звучало убедительно. И я бы поверил в искренность проявленной заботы, если бы держательница не взглянула в мою сторону, поднимаясь и увлекая за собой странника, избежавшего участи своих спутников.

— Делайте свое дело. И делайте хорошо.

Ни капли доброты. Ни тени снисхождения. Так хозяин мог бы приказывать своему рабу. Или тот, кто вот-вот собирается стать хозяином.

Я поспешил опустить взгляд и поклониться. Не слишком низко, но достаточно, чтобы исподлобья проследить за удаляющейся парочкой, не вызывая подозрений. Потом разогнул спину и спросил у стража, относившего письмо:

— Знаешь, что мне поручено?

— Переписать камни, — ухмыльнулся тот.

— Откуда можно начать?

Я предполагал, что меня направят в такое место, где легче легкого сломать ноги, а то и шею, но, видно, держательница и впрямь нуждалась в возведении крепостных укреплений, потому что сопровождавший меня парень больше не открывал рта даже для невинных насмешек, не говоря уже о прямых оскорблениях и угрозах. Правда, задерживаться на зияющей провалами галерее не стал: просто развернулся и ушел, оставив меня наедине с камнями, ветром и зелеными просторами, убегающими из-под ног куда-то к горизонту.

Конечно, я не собирался по-настоящему выполнять то, на что меня подрядили, но требовалось пустить пыль в глаза, поэтому из сумки на выщербленный камень стены был выгружен альбом и пенал с грифелями. Отец частенько пользовался моей помощью, когда требовалось поразмыслить над служебными делами дома. Собственно, он и научил меня самым простым приемам построения чертежей и проведению расчетов, в надежде, что когда-нибудь я займу в Цепи градостроения его место. Не вышло. Однако память о юношеских навыках осталась, и сейчас стоило ею воспользоваться.

На мое счастье, строители старого замка не гнались за размерами и пышностью: все здесь начиналось с чего-то вроде сторожевой заставы, постепенно обросшей укреплениями и всевозможными пристройками, правда, сейчас почти разобранными. Только одно строение сохранилось и упрочилось усилиями тех, кто возводил кумирню. Главный арсенал, как можно было бы его назвать сейчас. Мрачный шестигранный склеп с узкими прорехами в стенах вместо окон, двухъярусный, причем, по традиции, потолки верхней галереи едва доставали до затылка человеку среднего роста, а кому-то более рослому пришлось бы передвигаться согнувшись. Единственной странностью были узкие каменные лестницы, спиралями взбиравшиеся на арсенал к тем его участкам, где ранее наверняка располагались выходы, по крайней мере, кладка там выглядела намного свежее, чем в других местах. Обычно пути отступления из арсенала роют под землей, далеко за границы крепости, а здешние жители как будто намеревались сбежать от внутреннего врага, а не от внешнего.

Несколько штрихов наметили первую линию стен, можно было приступать ко второй, но тут меня окликнули. Вернее, спросили:

— Красивый вид?

Я поднял взгляд от бумаги на простирающийся под гребенчатой стеной луг с проплешинами каменистых холмиков. И решил, что врать не буду.

— Не слишком.

— Отвратительный, — наполовину презрительно, наполовину печально заключил незнакомец, непонятным образом бесшумно подобравшийся ко мне по усыпанному мелкими камешками каменному же полу. — И другим никогда не станет.

Его голова была гладко выбрита, и солнечные лучи бликовали на загорелой коже. Избавление от волос редко входило в привычку обычных людей, особенно когда этим стали увлекаться волшебники Цепи одушевления, а потому человек, неожиданно навязавшийся мне в собеседники, легко мог оказаться каким угодно Звеном. А внешность… Внешность как раз позволяла предположить подобное.

Немолодой. Но старый ли? С заметными морщинками, правда, возникшими скорее от чрезмерной подвижности мышц, чем от возраста. Сухопарый, двигающийся спокойно и чуть небрежно. Похоже, самоуверенный. Ну а проявленная бесцеремонность как раз свойственна людям, облеченным властью. Вот только наряд отчаянно протестовал против серьезности намерений своего хозяина.

В богатых домах так одевают особого рода слуг. Тех, кто предназначен для увеселения гостей и домочадцев. Яркие краски, спорящие друг с другом, вычурность кроя, обилие ремешков и ленточек, ни малейшего намека на кошельки или поясные сумки: создавалось впечатление, что незнакомец только что вышел из парадной залы какого-то особняка в сад, чтобы вдохнуть свежего воздуха и тут же вернуться обратно. И правда, зачем обременять себя лишней ношей, если все, что может понадобиться, ждет тебя за соседней дверью?

— Служите при кумирне?

Он прищурился, подглядывая в мой рисунок: