Прыгать я не мог. Поэтому, переложив «ЗИГ-Зауэр» из-за брючного ремня в боковой карман плаща, упал, вдавившись в растянутый над кокпитом катера клеенчатый тент. Сошло. И самодельную трость не потерял.

Посудина оказалась допотопной, действительно фанерной на эпоксидной смоле, с автомобильным рулем вместо штурвала и претензией на приборный щиток.

Я приоткрыл люк моторного отсека на корме. Аккумулятор оказался на месте. Набросил клеммы. Снова переполз к приборам. Вместо замка зажигания стартерная кнопка. Рай для угонщика! Освещение щитка включалось тумблером. Стрелка амперметра дернулась. Вместо рычажного дросселя на катере стояла педаль газа. Инструментальная сумка аккуратно лежала под сиденьем штурвального.

Минут десять ушло, чтобы закрепить провода на аккумуляторе. Я размотал и отбросил чалку. Еще минут пять пришлось перетирать найденным в сумке напильником концы, державшие кранцы. Провалился на воду сначала один борт, который примяла и стала топить соседняя шаланда. А когда упал и второй, топили фанерный катер уже две шаланды.

Из одного упрямства я вытянул подсос и вдавил стартовую кнопку. Мотор с минуту выл, пугая замедляющимися оборотами из-за разрядки аккумулятора, и вдруг, как пушка, грохнул выхлопом и завелся. Я резко вдавил газ и взревевший двигатель, раскрутив винт, усадил корму в воду. Задрав нос, посудина отлетела от пирса, гоня брюхом усы отбойной волны… Услышали ли выхлоп и рев мотора в ангаре?

Отойдя мористее, я покружил без огней, обвыкаясь с управлением. Осмотрелся в кокпите, изучил приборы. Бензомер показывал полный бак. Давление масла, правда, падало. Но я сообразил, что в допотопном двигателе так и бывает после прогрева. Компаса на борту не оказалось.

Я приладил бинокль ночного видения. Прошелся по горизонту, потом обкрутился с бортов, просмотрел и берег. Катер исчез опять. Глушить мотор, чтобы послушать море, я не решался. Не уверен был, что заведу после остановки.

Чего я добился? Зачем вообще вышел в море?

Бывает такое, вперед тащит инстинкт… Может быть, они видят меня с катера. Может быть, я придержу их.

Знобило. Ноги промокли и коченели в плескавшейся по днищу воде. Бессмысленно было искать черпак в непроглядной тьме. Включать бортовые огни и подсветку приборной доски я не решался. Откровенно говоря, на воде я трусил.

Огоньки лохусальского пансионата просматривались четко. Я слегка нажал акселератор, выводя катер на параллельный берегу курс. Лучше было, конечно, возвращаться. И не к пирсу. Ткнусь в берег напротив пансионата. Вырублю двигатель подальше от пляжа, чтобы меня не услышали, и тихо дождусь, когда бриз посадит фанерный ковчежик на мелководье. А там до суши вброд. Надеюсь, обойдется без простуды, не привыкать…

Зазуммерил радиотелефон. Подумав, я соединился.

— Капрал Москва? Ты слушаешь? Прием! — услышал я искаженный помехами, но вполне узнаваемый голос. Он лишал реальной ипостаси и ночь, и катер, и легкую болтанку, и огни Лохусалу, и самого меня в отсыревшем плаще и с мокрыми ногами.

Звучавший в мембране голос не мог доноситься из этого мира. Во всяком случае, здесь и сейчас.

— Говори, — сказал я по-русски и повторил погромче: — Говори, прием!

— Иду тебя топить!

Пришлось спросить:

— Кто нападает?

— Старый друг.

Я четыре года слушал команды, подававшиеся этим хриплым баритоном. И не мог поверить, хотя уже верил. Все-таки нашел силы отшутиться:

— Баллистической ракетой из Парижа?

— Нет, возьму на абордаж, повешу тебя и твою команду, а днище галиона изрублю топором… Через двадцать минут. Не вздумай удирать к берегу. У меня есть чем достать. И я тебя вижу, а ты меня нет… Вводная для размышлений на это время: я пришпиливаю на воротнике пальто генерала Бахметьева радиоуправляемую гранату, кнопка едет со мной. До встречи!

Ну вот, начинают проясняться сюрпризы минувшей недели. И последний из них: Чико уже не Чико.

Я достал из кармана плаща «ЗИГ-Зауэр». Проверил обойму и загнал патрон в патронник.

Двигатель заглох сам по себе. Зыбь чмокала о фанерный борт. Последнее, что мне оставалось услышать в этой жизни.

Минут пять я обмякал, отрешившись и расслабившись в водительском дерматиновом кресле. Ноги уместил на штурвал, чтобы не мокли ботинки. Пришла и ушла мысль позвонить домой по радиотелефону через междугороднюю в Таллинне. Конечно, это было лишнее. Домашние знали мои, если так можно сказать, тональности, кроме, пожалуй, той, которая зазвучала бы, начни я разговаривать с ними теперь. Решат, что из плена, под диктовку…

Хотя и на подобные случаи словарь имелся. Например, если я просил к возвращению приготовить баранину, то маме и Наташе следовало уезжать из дома, то есть возможен удар, как говорится, по тылам. Они и находились теперь в бегах — Ефим Шлайн имел в служебном распоряжении несколько квартир в Москве. Номер телефона той, в которой обретались мои, я знал.

Папа, сколько я себя помнил, завел в семье порядок спать по очереди. Домашний дозор бдел двадцать четыре часа. С восьми лет, когда я ушел из приюта на шанхайской Бабблингвелл-роуд, подключали и меня, правда, на шесть часов и днем. На работу с отцом уходили все. Возвращались тоже. В Харбине, Шанхае и Ханое, вообще в Азии для таких, как мы, услышать или увидеть что-то заранее, а затем изготовиться или убраться всем вместе — означало выжить.

Смешно, но в Москве женщины сохраняли традицию.

Предстоящий морской бой даже утешал. Кто бы ни выходил против меня на рубеж атаки, с флангов и в спину зайти они, значит, не смогли.

Было тихо, если не считать хлюпанья воды поверх пайолов и шлепанья зыби о борт катера. Я читал про бесшумные подвесные моторы, работающие от аккумуляторов. Но рассчитывал услышать катер и с таким, если он есть у Рума. Хотя бы плеск буруна. Или различить прыгающий силуэт на черной волне ночного моря…

Рум, то есть Румянцев, и я относились к двум противоположным типам людей, говоря библейским языком, как Авель и Каин. Классификация этого рода как-то сама по себе устоялась в моем подсознании уже после службы в Легионе в роде некоей универсальной. Каином был не только Рум. Например, Дитер Пфлаум, Шлайн, даже несколько женщин, Марина в том числе. Мне кажется, мои родители тоже были такими.

На Алексеевских курсах существовал факультативный класс основ православия. Большинство слушателей считали себя агностиками, католиками, протестантами или иудаистами. Да и в Россию никто из серьезных и стоящих специалистов, конечно, не собирался. Работа путаная и бестолковая, а риск и предательства постоянные, хотя оплата в секторе Восточной Европы случалась и двойная. Занятия отца Бориса Пейчеца посещали поэтому, в основном, не совсем уверенные в себе бывшие насельники буддистской и мусульманской Азии вроде меня. Не думаю, что отец Борис обладал необходимой суммой представлений по своему предмету. В миру его специализацией считалось проникновение в террористические группы, правда, на более низком оперативном уровне, не чета тому, что вытворял князь Сирилл Кленско. Так что теория о Каине и Авеле как родоначальниках двух людских типов могла быть и свидетельством, грубо говоря, профессионального невежества Пейчеца. Но, как бы там ни было, мне эта трактовка нравилась. Воинственные, активные, изобретательные каиниты. Кроткие, пассивные и бесхребетные авелиты.

Эту бесхребетность я почти преодолел в себе и кое-какой план предстоящих действий начинал вызревать, когда запястье правой руки, в которой я держал «ЗИГ-Зауэр», парализовал жесткий захват. Левую вывернули за спинку сиденья, а подбородок задрали перчаткой, вонявшей мокрой резиной. Я все же успел, выбросив ноги вверх, перевалиться назад через сиденье так, что захваты на секунду разжались. Этим удалось добиться, что наручники замкнули не за спиной, а спереди, перед грудью. Все-таки позиция.

«ЗИГ-Зауэр» упал под воду, на пайол.

На борт напрыгало столько народу, что фанерный «семьдесят пятый» и держался-то на плаву, наверное, только потому, что его сжимали теперь справа и слева две десантные надувные лодки. Получилось подобие плота, в середине которого трое или четверо Каинов в прорезиненных гидрокостюмах распинали продрогшего и промокшего злосчастного Авеля. Да ещё с разбитым лицом, вид которого, когда они включили свои фонари, их совсем не удивил. Это был результат, если так можно сказать, их собственной недавней работы…