Вещи Вячеслава Вячеславовича я с ночи запихнул в пластиковый пакет. Он был готов к выносу на помойку.
Шаркая носками с кожаными подошвами, Йоозепп пересек кухню с подносом. С легкой одышкой расставил яства на столе. Мед, молоко с коричневой пенкой, подрумяненные тосты, масло в слезинках, тонкие ломтики ветчины, кровяная колбаса и жидкий балтийский кофе.
— Вместо супа, — сказал про него Йоозепп.
— Вам батрак не нужен? — спросил я. — Без денег. За одежку, еду, жилье и остальное, что пожалуете!
Он включил довоенный «Телефункен» с черной шкалой, на которой Таллинн был, конечно же, Ревелем.
Женский голос дочитывал обзор утренних газет.
— …и пламя перекинулось на «Форд», который принадлежит жителю Тарту русского происхождения Кириллу Демидову, работающему в художественных мастерских Тартуского университета. Газета отмечает растущее число русских имен среди личностей, проходящих по делам о бандитских разборках. Полиция проверяет версию вовлеченности Демидова в организованную проституцию в Пярну. Газета считает, что данный случай ещё раз показывает всем: любой криминал касается каждого. А если бы в момент перестрелки на шоссе оказались бы вы в машине со всей вашей семьей? Необходимо…
Йоозепп поморщился и выключил радио.
— Чернуха. Не возражаете?
Я не возражал.
— Разрешите мне заплатить за одежду и обувку, — сказал я. — Допустим, две сотни?
— Сотня, — сказал Йоозепп. — И чистосердечное признание, что я беру с вас с большущим запросом! Прошу прощения, с утра не пью, обмоем сделочку вечером?
— Прекрасно! Бог даст, я вернусь сегодня пораньше. Часов около пяти. Не позже. Встряхнемся!
На улице я чувствовал себя в своем наряде обывателем, не отличающимся от десятков других подобных, спешащих с раннего утра на работу. Пакет с трофеями от Вячеслава Вячеславовича, подумав, я решил в Синди не выбрасывать.
Подобрала меня хмурая дамочка в поролоновой куртке и пуховом берете с булавкой в форме фазана. Она притормозила «Ладу», будто очнувшись ото сна, и машину занесло, а потом стукнуло о кромку тротуара задними колесами. Пришлось отскочить, снова подойти и изложить просьбу: могу заплатить и до Таллинна, как насчет этого?
Ссадину на лице я заштукатурил зубной пастой, смешанной с каким-то кремом, найденным в ванной комнате Йоозеппа. По тому, как взглянула хмурая дамочка, я понял, что грим не удался.
В Пярну перед мостом через Саугу я не стал смотреть в сторону набережной.
После Керну остатков вчерашнего побоища я не заметил, сколько ни вглядывался.
Вылез я в Таллинне у «Паласа». Обошел гостиницу с задворок и перебросил пакет через ограду. Сказал вслух никому:
— Ваши действия, господин следователь?
В кармане вельветовых брюк, немного резавших в поясе, лежала бутылочка с молоком и пакетик фарша для Мурки. Мамаша, наверное, голодала, пока я буйствовал на дорогах.
Неподалеку от представительства «Балтпродинвеста» я выпил настоящего капуччино в молочном баре, где воспитанные клиенты изо всех сил старались не смотреть на мое лицо.
После кофе я почувствовал себя готовым для звонка Марине. Ее дежурство кончалось через три с лишним часа, в полдень.
Она сняла трубку в пярнуском «Каякасе» после первого сигнала. Счастливым голоском дала оценку событиям:
— Подонок! Доблестный подонок! Двойное поздравление!
Она знала об обеих битвах.
— Да, — сказал я, — ты права, дорогая. Мне следует почаще вспоминать об ответственности перед нашими детьми…
— Сегодня решающий день, Бэзил, — сказала она.
— Почему ты напоминаешь об этом? Что-то не так?
— У меня такое чувство.
— Почему?
— Я реально смотрю на жизнь.
Она видела генерала, вот что означали её слова. И видела приготовления его и других постояльцев, по моим и по нашим расчетам, всего лишь к очередному, рутинному дню. И что-то в этих приготовлениях переставало быть, по мнению Марины, рутинным. Вот что также означали её слова.
— Много работы оказалось?
— Больше, чем я думала… А теперь извини, я должна вернуться к своим обязанностям.
Я услышал в трубке, которую Марина на секунду задержала над рычагом телефонного аппарата, густой баритон:
— Доброе утро, мадам.
— Доброе утро, генерал…
Не очень-то осторожничает, в гостинице знают, кто он, подумал я.
Если работы оказалось больше, чем Марина рассчитывала, это значит, что к генералу прибыло подкрепление. К нему — политическое или к охране боевое? Скорее, боевое. Перестрелка на улице Ратаскаэву, огневая стычка в кафе у Ратушной площади, битва на шоссе возле Керну и, наконец, взрыв машины на набережной в Пярну — сериал достаточный, чтобы запросить подкрепления.
Представляю, как нервничают с утра в центральной полиции, выскребая остатки резервных офицеров для скрытого оцепления генерала!
Чиновничьи проблемы…
Козырной туз перешел ко мне: я сделался невидимкой. Ге-Пе вчера же ночью понесся из Пярну с добрыми вестями к Чико. К везунчику, победителю милостью судьбы. Баловню и палачу сильных мира сего. Родившемуся с серебряной ложкой во рту. Как говорится, в рубашке. Который проглотил весть о моем уничтожении, не разжевывая.
До особняка представительства оставалось две сотни метров.
Обгонявший меня невзрачный господин слегка и преднамеренно зацепил мое плечо. Пальто свиной кожи сползало с узких покатых плеч, большой, не по размеру, картуз «а-ля Жириновский» сидел на ушах. Замаскированный под Ефима Шлайна крупный русский разведчик Скелет Велле вполголоса скомандовал мне:
— В следующий переулок направо, пятьдесят метров и опять направо.
Словно пытающаяся взлететь курица, Велле нервно воздел локти, загоняя сползающее одеяние назад, на плечи.
— Надо поговорить, — упершись мне в грудь длинными руками в пустынном переулке, сказал Ефим. Естественно, сам он был во втором комплекте своего маскировочного гардероба, кашемировом бушлате поверх блейзера.
— Слушаю, — сказал я и подумал, что сейчас начнется занудная разборка случившегося вечером и ночью.
— Твой гонорар переведен в Цюрих сполна, — сказал Ефим. — Что бы тебе ни пришлось услышать на совещании, помни об этом. Перевод сделан на твой счет вчера. Запомнил?
— Запомнил, — сказал я.
Поодаль шла Марика, деревянно переставляя ноги в широких черных брюках по мокрому тротуару. Троица в полном составе отлавливала меня перед явкой в представительство. С точки зрения техники это было ужаснее, чем пароль про собачье мясо неделю назад.
Затеянный перехват был плохим предзнаменованием в начале важного дня. Он означал, что Шлайна отрезали от оперативной информации. Его не поставили в известность о моей героической гибели в Пярну. Ни Толстый Рэй, ни Дубровин, если Дубровин был информирован Толстым, не посчитали Шлайна достойным доверия. Иначе бы он не прибыл во главе своей грозной команды папаши и дочки Велле — перекинутся парой фраз с мертвецом.
Пришлось наскоро отчитаться о содеянном накануне.
Ухудшение положения для профессионала означает одно — появление новых возможностей, говорил Рум. Ефим повторил расхожий лейтенантский афоризм.
— Про твое сражение у Керну и взрыв на пярнуской набережной я ничего не знал, — сказал он. — А зачем тебя занесло в Пярну?
— Проездом. Звонил оттуда Марике.
— Надеюсь, ты не совался к генералу в «Каякас»?
— Лично мне он не нужен.
— Хорошо… Сейчас отдай пушку, если с собой, Марике. Она пройдет мимо. Оружие вернется к тебе в лавке. В представительство с ним нельзя…
— О господи, — сказал я и, пока Марика целовала меня в щеку, уронил в открытую сумочку, висевшую на её плече, «ЗИГ-Зауэр».
На шелушившихся от избытка косметики скулах Марты Воиновой прибавилось сухих морщинок. Румяна, белила и тени контрастировали так, будто она раскрасилась перед походом на футбольный матч в составе бригады моральной поддержки. Шлайна Воинова одарила едва приметной улыбкой, меня не разглядела. Я помнил, что правила служебной этики в их конторе не предусматривают обмена приветствиями с наемниками. Или она была возмущена моим образом жизни, полагая, что я безобразно проматываю жуткие гонорары. Хотелось надеяться, что её утешила ссадина на моей щеке. Хотя, конечно, героическая гибель больше подошла бы в качестве наглядного примера того, что всякому воздается по грехам его. Как ни старался, я не смог определить по её лицу — знает она о моей вчерашней гибели или нет? Другими словами, сообщал ли Толстый Рэй об этом Дубровину?
