Гораздо реже, чем принято считать, провалы происходили из-за прямого предательства кого-либо из подпольщиков. При этом не следует считать предательством, когда арестованный, не выдержав изощренных пьпок или пыток членов его семьи, начинал давать показания. Об этом можно только горько сожалеть, но обвинять в этом никого нельзя. Видимо, существует предел мучений, которые способен выдержать человек, у каждого он свой, и предугадать его заранее невозможно.
Но куда чаще спецслужбы оккупантов, особенно СД и ГФП, использовали свои специфические контрразведывательные методы, вычисляли подпольщиков и разведчиков. Не следует забывать, что в этих спецслужбах работали не только садисты-костоломы, но и высококвалифицированные специалисты сыска.
В небольших городах была своя особенность. Здесь, повторимся, русские полицейские часто еще с довоенных времен лично знали многих местных жителей, а потому могли брать под наблюдение тех, кто, по их представлениям, мог стать подпольщиком.
Наконец, в жизни почти каждого подпольщика наступал критический момент невыносимой психологической усталости, когда от непрестанного нервного напряжения, мобилизации всех душевных сил выдержка сдавала и человек начинал совершать ошибки. Ослабевала бдительность, порой приходило обманчивое чувство собственной неуязвимости.
Можно предположить, что у Дмитрия Иванова были сильные подозрения на принадлежность к подполью его одноклассников Тони Хотеевой и Коли Евтеева. Антонину, к тому же, он невзлюбил еще со школьных времен. Возможно, из-за пустяка, к примеру, когда-то она могла отказать ему на танцах. А может, и потому, что она была активной общественницей. Он определенно подозревал Клавдию Антоновну Азарову и с большим недоверием относился к Викторину и Олимпиаде Зарецким. Но всего этого было недостаточно, чтобы нанести по подполью сильный и действенный удар.
Роковую ошибку совершил, увы, сам Алексей Шумавцов, когда принял в группу Прохора Соцкого. Этот тихий, неприметный, с абсолютно незапоминающейся внешностью парень, родом из деревни Игнатовка, в нескольких километрах от Людинова, появился в городе совсем недавно и поступил на работу на локомобильный завод. Сначала он был разнорабочим, а потом сделался кладовщиком в ремонтно-строительном цехе. У его деревенской семьи были какие-то давние отношения с бывшим мастером, а теперь начальником этого цеха Федором Ивановичем Гришиным, на квартире которого он и поселился. Платил Прохор за жилье скорее всего продуктами, за которыми раз в неделю ходил в родную деревню.
Начальником цеха Гришин был старательным. Имея в своем подчинении свыше ста рабочих, он лично руководил восстановлением производственных цехов завода, электростанции, ремонтом зданий немецкой комендатуры, полиции и тюрьмы, а также квартир немецких офицеров. Позднее, в 1943 году, он выехал с немцами в Минск, где в должности мастера работал на военном заводе под началом того же майора Бенкендорфа.
Как попал Прохор Соцкий в организацию, кто его порекомендовал, или привлек сам Алексей — остается неизвестным, вернее, есть несколько противоречивых свидетельств, разобраться в которых сегодня невозможно. По законам конспирации привлекать Соцкого, даже «втемную», было никак нельзя: за несколько месяцев его четыре (!) раза на два-три дня задерживала полиция. Как-то возили в Жиздру, где предлагали стать полицейским, но он якобы отказался. Однажды его даже допрашивал начальник ГФП майор войск СС Айзенгут.
Нам неизвестно, знал ли Шумавцов об этих задержаниях или нет. Сам Соцкий на следствии утверждал, что рассказывал об этом Алексею, но проверить это невозможно.
Загадочным остается и то задание, которое Шумавцов дал Соцкому: составить список работников завода, сотрудничающих активно с оккупационными властями. Загадочным потому, что сам Шумавцов, работающий уже с первых дней оккупации, т. е. больше года, знал всех ответственных работников завода, начиная от управляющего Ивана Мамонова и до бригадира вахтеров, куда лучше Соцкого, на заводе, да и вообще в городе новичка.
Возможно, Шумавцов хотел сопоставить список Соцкого с собственными наблюдениями.
Как бы то ни было, Соцкий, повторяем, то ли по недомыслию, то ли сознательно, но, работая под дурачка, обратился за помощью к… своему домохозяину.
Федор Гришин, как установил на своем заседании 30–31 января 1953 года военный трибунал войск МГБ Тульской области, был еще в марте 1942 года привлечен комендантом фон Бенкендорфом к секретному сотрудничеству, он должен был выявлять рабочих, недовольных оккупационным режимом, и доносить о них. Именно он и выдал в конечном счете группу Алексея Шумавцова, за что и был осужден к двадцати пяти годам заключения в лагерях.
Как показал на суде сам Гришин, Соцкий сообщил ему не только о самом задании, но и то, что получил его от электромонтера Алексея Шумавцова.
Гришин пообещал Соцкому (разговор происходил у них дома, по окончании рабочего дня) помочь в составлении такого списка, а сам на следующее утро рассказал обо всем своему приятелю, тоже немецкому агенту бухгалтеру Федору Алексеевичу Степичеву.
Степичев разволновался, сказал Гришину, что его сын Сергей, работающий вместе с Шумавцовым, давно подозревает Алексея в принадлежности к подполью, в частности, в том, что тот причастен к совершенным на заводе диверсиям.
Степичев заявил Гришину, что им следует немедленно сообщить обо всем майору Бенкендорфу. Они тут же пошли к коменданту, у которого, как известно читателю, был на заводе свой кабинет, где он регулярно проводил часть рабочего дня. Бенкендорф внимательно выслушал устный донос двух предателей, остался весьма оным доволен и велел им тут же написать письменное заявление и отнести его в полицию старшему следователю Иванову. Прямо в кабинете Гришин и Степичев составили требуемое заявление и подписали его. Однако в полицию донос отнес один Гришин и вручил там лично, из рук в руки, старшему следователю Иванову в присутствии немецкого унтер-офицера Вилли Крейцера. Спустя день-два, 31 октября 1942 года, по приказу Иванова полицейский Горячкин арестовал Александра Лясоцкого. Днем позже он же арестовал Марию Лясоцкую, а другие полицаи взяли Антонину и Александру Хотеевых. Задержали еще несколько человек, в том числе и Соцкого, которого, однако, по распоряжению Бенкендорфа, тут же освободили. Через несколько дней освободили еще кое-кого: либо против них полицаи не нашли достаточно улик, либо решили взять их под плотное наблюдение для выявления связей. Зину Хотееву спасло от ареста счастливое стечение обстоятельств: она в это время находилась в отряде и домой так больше и не вернулась.
Алексей Шумавцов 1 ноября уже знал об аресте Шуры Лясоцкого и совершил ошибку: вместо того чтобы немедленно скрыться, оторваться от наблюдения (если такое было) и уйти в лес к партизанам, он вышел утром на работу. Менять износившуюся проводку на улице Калинина. Его сняли прямо со столба. Подъехала крытая машина, из нее вылез полицай Сергей Сахаров, направил на Алексея автомат и крикнул: «Слазь!» Когда Алексей спустился, полицай велел ему сбросить с ног «кошки» и сам забросил их в кузов — не оставлять же казенное добро на улице.
В тот же день и тоже на рабочем месте был схвачен Анатолий Апатьев.
Тут мы тоже встречаемся с несколькими загадками. Из показаний и Гришина, и Соцкого явствует, что Прохор назвал своему домохозяину и начальнику фамилию одного Шумавцова. Почему же, в таком случае, были арестованы Щура и Мария Лясоцкие, Апатьев, сестры Хотеевы, задержаны другие подпольщики? Можно сделать два предположения. Первое — Гришин и Соцкий не все рассказали на следствии. Второе — очень профессионально сработал Дмитрий Иванов, в считаные дни и часы выявил и проследил связи Шумавцова. Тем более что всех этих ребят и девушек он знал лично.
Не исключено, впрочем, что имело место и первое, и второе. Следователь Владимир Иванович Киселев рассказывал, что Соцкий Прохор Борисович на суде по делу Иванова в марте 1957 года отказался от своих показаний, данных в ходе предварительного следствия. За дачу заведомо ложных показаний он был привлечен к уголовной ответственности по ст. 95 УК РСФСР. Соцкий признал себя виновным в этом, пояснил, что правдивые показания о своей роли — случайном провале группы Алексея Шумавцова — он давал именно на предварительном следствии по делу Гришина Ф.И. в 1953 году и по делу Иванова в 1956 году. На суде же, по делу последнего, у него не хватило смелости публично, в присутствии сотен жителей города, повторить это. Он смалодушничал и готов нести за это ответственность.
