И тут вдруг — снова очереди. Враз вспомнили людиновцы, каково было в Гражданскую, да и в начале тридцатых годов, когда снова вводили карточки. И валом повалил народ в магазины. Выбирали все подряд, в первую очередь колотый сахар, соль, спички, мыло, керосин, свечи, крупы, папиросы — даже самые дорогие «Казбек» и «Дели», которые раньше покупали только по праздникам и для форсу. Вмиг разлетелись мясные консервы, рыбные тоже, даже тюлька в томате. Разобрали и сало-шпик.

На предприятиях и учреждениях создавались отряды местной противовоздушной обороны. Все подвалы и погреба в городе спешно переоборудовали под бомбоубежища. Во дворах рыли с той же целью так называемые щели. По распоряжению властей в каждом доме полагалось завести бочку с водой, ящик с песком, железные клещи, лопаты и брезентовые рукавицы для тушения зажигательных бомб, ну и, конечно, противогазы на всех членов семьи.

Объявили набор на курсы сандружинниц — туда потянулись молодые женщины и девушки-старшеклассницы.

Объявили о создании Фонда обороны — и понесли туда людиновцы, как и жители других городов и сел, кто наличность, кто сохранившиеся от лучших времен обручальные кольца, серебряные ложки и портсигары, кто облигации государственных займов. Потом из Москвы пришло совсем странное и по сей день непонятное распоряжение: сдать на хранение до конца войны все радиоприемники и охотничье оружие. Видно, боялись московские власти немецкой радиопропаганды, а о том, что этот приказ лишал жителей оккупированных районов хоть и тайком, а все ж слушать голос Юрия Левитана, никто не подумал. Ну а относительно дробовиков — это уж совсем в голову не лезет, зачем потребовалось их изымать. Или кто-то напугался, что деревенские охотники начнут палить из них по отступающим красноармейцам? Однако ж сдали, пришлось, поскольку до войны и двухстволки, и радиоприемники подлежали обязательной регистрации.[10]

Радио и газеты приносили каждый день неутешительные вести. На всех фронтах шли тяжелые, кровопролитные бои. Красная Армия отступала. Сердце сжималось, когда в очередной сводке сообщалось, что сдан очередной город, называлось новое направление. И никого не веселили залихватские карикатуры Кукрыниксов на Гитлера, Геринга, Геббельса в окнах ТАСС.

Враг приближался к Людинову, но все же никто из жителей почти что не ждал, что он может прийти и сюда, на берега Ломпади. Но, как выяснилось очень даже скоро, нашлись в городе люди, которые со злорадством этого именно и ждали… Ждали прихода оккупантов.

Был среди них и скромный учитель физики и математики средней школы № 1 Александр Петрович Двоенко…

По счастью, Людиново бомбили не так уж часто, и это позволило организованно и успешно провести эвакуацию значительной части оборудования локомобильного завода, а также многих рабочих и служащих с семьями.

Демонтаж завода начали еще в августе. Рабочие зачастую не покидали цеха и на ночь. Пустые платформы и вагоны подавали по заводским путям прямо к цехам. Здесь демонтированные станки, машины и прочее оборудование грузили, крепили, затем вагоны перегоняли на главные пути, формировали эшелон, и тот через станции Киров и Фаянсовая уходил на Москву, а оттуда к месту передислокации — на Волгу, в город Сызрань. Этим же эшелоном в обыкновенных теплушках, по счастью, все ж не зима и в них в самом деле тепло, эвакуировались и заводчане.

Принимал участие в этом горьком и далеко не простом процессе заместитель начальника транспортного цеха Семен Федорович Шумавцов. Когда-то он сам был высококлассным паровозным машинистом, но, потеряв в аварии на заводе по неосторожности ногу, стал управленцем, и прекрасным, потому как свое железнодорожное дело знал до тонкостей. В эти недели он сутками не видел сына, но предполагалось, что тот эвакуируется в Сызрань вместе с семьей, там закончит десятый класс, а дальше видно будет.

О том, что у Алексея есть на этот счет свои планы, Семен Федорович и духом святым не ведал.

Потому что, четко следуя указаниям Золотухина, которого теперь Алексей при обращении называл не «Василий Иванович», а по-военному «товарищ командир», не сказал о порученном ему задании даже отцу родному, хоть и был тот коммунистом со стажем.

Один за другим уходили на юго-восток эшелоны — общим числом около сорока, практически весь Людиновский локомобильный завод, чтобы спустя несколько месяцев возродиться на новом месте.

С одним из последних эшелонов отбыли в Сызрань младшие сыновья Шумавцова Виктор и Александр, дочь Дина. Старший сын Павел был призван, как тогда говорили, «на окопы» — рыл противотанковые рвы и траншеи с сотнями других горожан, в основном женщин, пожилых мужчин и юношей, еще не достигших мобилизационного возраста.

Предполагалось, что сам Семен Федорович, жена его Ксения Алексеевна, Алеша и бабушка Евдокия Андреевна уедут уж самым последним эшелоном.

Дня за два до его предполагаемого отхода Семен Федорович вырвался на часок домой. Все уже было готово к отъезду — вещи, из самого необходимого, упакованы в тюки и чемоданы. Оставалось только доставить в город мать Семена Федоровича — та находилась в деревне Олынаницы, это километрах в двадцати к югу от Людинова.

Шумавцов наскоро пообедал с женой и сыном, потом велел Алексею отправляться в деревню, а по возвращении с бабушкой дожидаться его дома, никуда больше не ходить.

Алексей согласно кивнул, аккуратно дожевал последний кус хлеба, переоделся и, прежде чем покинуть дом, вдруг поцеловал, словно уходил не на день, а надолго, мать и отца.

Те в хлопотах даже не удивились, с чего бы это вдруг, особые нежности в их семье не были приняты.

А это Алексей прощался с родителями, прося в душе у них прощения за вынужденный обман. Он-то знал, что ни в какую Сызрань не поедет. У него уже все было обговорено с Золотухиным. Чтобы не огорошить отца и особенно мать в последнюю минуту отказом от эвакуации, он умышленно опоздает с возвращением. Объявится в родном доме лишь после отхода последнего эшелона.

Не обратили внимания Ксения Алексеевна и Семен Федорович на столь необычную нежность сына. Не поняли, что этот поцелуй — прощальный. Не ведали, что не увидят его более ни живым, ни мертвым.

Третьего октября 1942 года наполовину опустевший после призыва мужчин и эвакуации заводчан город, под тоскливыми взглядами остающихся жителей, покидали Людиново сильно потрепанные в оборонительных боях последние красноармейские роты.

Четвертого октября диверсионная группа Григория Сазонкина и армейские минеры взорвали плотину верхнего озера, вода в реках Ломпадь и Болва сразу поднялась на несколько метров, и это затруднило продвижение немецких войск. К тому же минеры взорвали мосты и на реках Болва и Жиздра. Затем после сбора на восточной стороне города, у бывшего детдома, ушли в спасительные русские леса партизаны Золотухина и Суровцева. Вооружения на весь отряд у них было всего-навсего тридцать английских винтовок, оставшихся еще с Гражданской войны, по нескольку обойм с патронами к ним, десяток гранат да пистолеты у командира и комиссара. Настоящее оружие еще только предстояло добыть в боях.

В тот же день в западную половину Людинова без боя вошли передовые части 339-й немецкой пехотной дивизии.

Несколько дней спустя в отчий дом на улице Луначарского вернулся с бабушкой Алексей Шумавцов.

Почти в тот же день в своем доме № 13 по улице Плеханова объявился Дмитрий Иванов…

Составлять списки бывших людиновских полицейских, да и других пособников немецко-фашистских оккупантов, сотрудники советских органов государственной безопасности начали по свежим следам сразу после освобождения города в сентябре 1943 года. Даже раньше, потому что многие фамилии, в том числе, к примеру, всех четырех начальников местной полиции, были уже давно известны здешним подпольщикам и партизанам.

Архивы полиции, к сожалению, захватить не удалось. Дело в том, что весь ее личный состав и вся документация были заранее эвакуированы в Минск еще в августе-сентябре. На этом следы архива теряются, скорее всего, он был уничтожен.