Власти стремятся всеми способами ограничить ввоз иностранных книг. Уже 8 апреля 1848 г.? Уваров во всеподданнейшем докладе сообщает о мерах по цензурному ведомству в этом направлении. В частности о новой, более высокой, пошлине на ввоз заграничных книг (она должна была принести 60 тыс. годового дохода и сократить поступление книг с Запада). 31 мая1849 г. Kомитет запретил «самым решительным образом», «на каком бы языке ни было, критики, как бы они благонамеренны ни были, на иностранные книги и сочинения, запрещенные и потому не должные быть известными» (137). Во главе комитета иностранной цензуры поставлен известный мракобес А. И. Красовский (см Эпоха обличит. жанра, с. 64–5). По сути, ввоз иностранных книг прекращен. П. А. Ширинский — Шихматов (о нем ниже) обращается к царю с вопросом: должны ли подвергаться цензуре иностранные книги, выписанные особами императорского дома. Ответ Николая: «Не исключать из цензуры, но при выдаче прописать, какие сочинения цензурою не пропускаются» (237). 18 декабря 1850 г. разрешено получать заграничные книги председателю и членам Государственного Совета, министрам и лицам на правах министров, «с подпискою никому не передавать этих книг», а министру народного просвещения приказано раз в месяц представлять царю «список книг, выписанных на имя означенных лиц, и на выдачу по принадлежности испрашивать высочайшее соизволение» (238).

В 21 № «Севeрной пчелы» за1849 г. (?) напечатана заметка Булгарина об извозчиках в Петербурге и Царском селе (концерты в Павловске), требующих плату сверх установленной таксы, особенно в плохую погоду, которая часто бывает в Петербурге. За пропуск заметки цензура получила внушение: она не должна допускать подобных выходок (239-40). Возможно, этот случай отразился в рассказах об отношениях Дубельта и Булгарина («климат царской резиденции бранишь!»), а также в стихотворении Добролюбова «Чувство законности» («От извозчиков зло и опасноси»). Последнее мало вероятно: стихотворение «Чувство законности» написано позднее, входит в цикл, направленный против либеральной «обличительной поэзии» 1860-х гг. Но не исключено, что мотив извозчиков, как пример мелочной сатиры, многократно повторявшийся в разные периоды, связан как-то заметкой Булгарина.

Работа Уварова над новым цензурным уставом. Еще 3-го апреля 1848 г. Меншиков сообщал Уварову о намерении царя приступить к пересмотру цензурного устава (200). Устав 1828 г. показался слишком либеральным, в связи с «излишней в нем свободой сочинителей и стеснением цензоров» (241). Уваров решил, что разработка и утверждение устава может оказаться ему полезным, укрепить положение цензурного ведомства и сделать излишним существование негласных комитетов.

14 апреля создан комитет по пересмотру устава под председательством Ширинского-Шихматова. 5 мая 1848 г. царь одобрил основные положения его работы (240-41). Она продолжалась и в 1849 г. Предусматривалось крайнее ужесточение цензуры, ответственность сочинителей, независимо от ответственности цензоров. Положение литературы, особенно периодических изданий, становилось невыносимо тяжелым. Но никаких негласных комитетов в проекте устава не содержалось. Комитет 2 апреля прекрасно это понял: новый цензурный проект — угроза его существованию. Поэтому Комитет и постарался получить проект на собственное рассмотрение (241). Барон Корф добился, что все материалы Уварова по подготовке устава предварительно поступали в комитет 2 апреля. Реформа устава была в духе комитета, но тот решил провалить проект, став на более либеральную точку зрения. Журнал заседаний комитета пестрит резкими замечаниями «на излишние со стороны проекта стеснения печати», на «полную необоснованность желания репрессировать» и т. п. (241). Отвергается предложение учредить особый цензурный департамент (241). И делается вывод: в предлагаемом уставе мало нового, по сравнению с уставом 1828 г., а то, что ново — «бесполезно стесняет развитие печати»: «Некоторые из сих перемен и прибавок излишни, другие не удовлетворяют своему назначению, иные же невозможны в исполнении, и все вообще отнюдь не доказывают и не подтверждают собою необходимости в издании нового устава». Отмечалось, что устав 1828 г. имел недостатки, но они не существенны, что сами правила его, если их не нарушать, более или менее достаточны для достижении цели, которую имеет правительство: «не вредя успехам истинного просвещения и не останавливая его развития, обуздывать печатное выражение всякой мысли неблагонамеренной или неосторожной». Поэтому нет необходимости изменять устав (242).

После такого заключения Государственный Совет не одобрил проект устава в целом. Царь утвердил мнение Совета. Устав 1828 г. сохранился и, по словам Лемке, «попрежнему оставался лишь формой, прикрывавшей любое неюридическое содержание» (243) При этом была нарушена категорически высказанная воля царя о необходимости нового цензурного устава, чего никто не заметил, в том числе сам Николай.

Итак, Уваров испытал двойное поражение: по вопросу об университетах и о цензурном уставе. В 1849 г. (20 октября), сразу после решения Государственного Совета, он выходит в отставку. Тяжелая болезнь. Смерть в 1855 г. Но активная деятельность его окончилась в конце 1840-х гг. Конец ее совсем не похож на триумфальное начало. Хотя взгляды его оставались столь же реакционными, как прежде, он оказался не у дел.

Осенью 1849 г. умер и Бутурлин. На его место назначен Н. Н. Анненков. Вскоре умер и П. И. Дегай. Не известно, кем его заменили. Возможно, никем.

Новый руководитель Комитета, генерал-адъютант Анненков, — фигура, вполне достойная Бутурлина. Ненависть к просвещению, науке, литературе. То же, что и у предшественника, понимание общественной жизни. Новым министром просвещения назначен князь П. А. Ширинский-Шихматов (1796–1853), литературный старовер, ревностный приверженец Шишкова (эпиграмма Пушкина: «Угрюмых тройка есть певцов — Шихматов, Шаховской, Шишков» -1.158). Воспитан в духе сурового церковного благочестия. Глубоко религиозное миросозерцание. Автор религиозно-нравственных и патриотических стихов, од. В 1830- гг. — председатель комитета иностранной цензуры. В 1842 г. товарищ министра просвещения. При Уварове готовил новый цензурный устав (о чем шла речь выше). После отставки Уварова стал министром. Корф, что назначение Шихматова встречено с неудовольствием: он не пользуется общественным уважением. Репутация человека ограниченного, святоши, обскуранта. Удивлялись, что царь, недовольный Уваровым, заменил его бывшим сподвижником Уварова, участником всех его действий. Острили, переделав его фамилию в Шахматов, что с его назначением «просвещению в России дан не только шах, но и мат». Вспоминали об его духовных стихах, одах, академических речах, «отличавшихся всегда строгим классицизмом и бездарностью» (245). Корф утверждал, что причина назначения Шихматова — его прежняя Записка царю, в которой речь шла о том, что университетское образование надо изменить так, «чтобы впредь все положения и выводы науки были основываемы не на умственных, а на религиозных истинах, в связи с богословием» (246-7). Записка царю понравилась, последовала аудиенция, во время которой Шихматов развил свои взгляды. Сразу после его ухода царь сказал: «Чего же нам искать еще министра просвещения? Вот он найден» (247). Никитенко в дневнике с похвалой отзывается о Шихматове, но пишет и об его ограниченности. Мало самостоятелен. Точный исполнитель приказов царя и других высокопоставленных лиц, «имевших целью усилить строгость правительственного контроля над школой и литературой…» (247). Не столь уж стар (менее 60 лет). Но всеми воспринимался как старик. Здесь, видимо, сказался не только возраст, но и литературная позиция, мировосприятие, связанное с его воспитанием и слабое здоровье. Сам он многократно говорил товарищу министра, А. С. Норову: «да будет вам известно, что у меня нет ни своей мысли, ни своей воли — я только слепое орудие воли государя» (247). Он «откровенно подал руку Комитету 2 апреля и указания его принимал не как посягательство на свою самостоятельность, а как дружелюбную помощь и содействие для достижения общей цели — сообщения литературе более удовлетворительного направления» (247).