Отклик на выговоры Бенкендорфа находим и в письме С. А. Соболевскому от 1 декабря 29 г.: «освобожденный от цензуры, я должен, однако ж, прежде чем что-нибудь напечатать, представить оное выше; хотя бы безделицу. Мне уже (очень мило, очень учтиво) вымыли голову». Сообщив, что он в точности выполняет высшую волю, Пушкин упоминает о письме Погодину, где он просит задержать в цензуре свои произведения.
Но вернемся к «Годунову». Получив его рукопись и письмо Пушкина от 29 ноября 1826 г., Бенкендор передает их царю, который возвращает рукопись с записочкой, что очарован слогом письма Пушкина и с большим любопытством прочтет его сочинения. Однако, «Бориса Годунова» он не торопится читать. Царь предлагает Бенкендорфу поручить кому-либо из литераторов сделать краткий пересказ трагедии, кому-нибудь верному, чтоб сочинение не распространялось (Лемк474). Не исключено, что поручение Николая в какой-то степени вызвано и неуверенностью его в возможном качестве своего первого цензорского отзыва, если он будет самостоятельным. Тем же могло определяться указание: поручить кому-нибудь верному (не хотелось, чтобы стало известным, что не сам император составлял отзыв). Может быть, подобных опасений и не было, и царю было просто лень читать. Во всяком случае 9 декабря 1826 г. Бенкендорф уведомляет Пушкина о получении трагедии, передаче ее царю, просит прислать ему для той же цели и мелкие произведения его «блистательного пера» (474). Отзыв же о «Борисе Годунове», изложение его содержания, выписки из него Бенкендорф поручает Булгарину, самому «подходящему» для этой цели человеку. Следует, однако, помнить, что это происходит до полемики начала 1830-х гг, что Булгарин и Пушкин еще не враги. В начале 1824 г. Пушкин благодарит Булгарина за присылку «Северного архива», за «снисходительный отзыв» о «Бахчисарайском фонтане»; он просит опубликовать стихотворения «Элегия» и «Нереида», с похвалой отзывается о Булгарине: «Вы принадлежите к малому числу тех литераторов, коих порицания или похвалы могут быть и должны быть уважаемы». В конце 1827 г. Пушкин называет Булгарина «любезнейший», заверяет, что не забыл своего обещания: «Дельвиг и я непременно явимся к Вам с повинным желудком сегодня <…> Голова и сердце мое давно Ваши». Видимо, речь идет о приглашении на обед (237). Всё так. Но следует помнить, что Булгарин в это время работает над романом «Дмитрий Самозванец» (1830), т. е. произведением на ту же тему, что и «Борис Годунов», и видит в Пушкине конкурента. Это не помешало Булгарину «позаимствовать» некоторые сцены из «Годунова». Когда Пушкин заметил плагиат и стал открыто говорить о нем, Булгарин 18 февраля 1830 г. обратился к Пушкину с письмом, уверяя, что он вообще не читал «Бориса Годунова» и знает о нем только понаслышке. Кроме того, по принципу сам дурак, он обвинил в плагиате Пушкина, напечатав рецензию на седьмую главу «Евгения Онегина», где утверждал, что Пушкин «взял обильную дань из „Горя от ума“ и, просим не прогневаться, из другой известной книги» (имеется в виду роман Булгарина «Иван Выжигин» (т.7.с. 691).
Не исключено, что Булгарин предполагал, какого рода отзыв ждет от него Бенкендорф. Была, вероятно, и зависть к тому благоволению, которое высказал Пушкину царь. Поэтому задача рецензента сводилась к тому, чтобы помешать публикации «Бориса Годунова» (по крайней мере задержать её), сохраняя видимость объективности, не проявляя открыто недоброжелательства.
С этой задачей Булгарин отлично справился. В приложениях Лемке приводит составленные для царя замечания Булгарина о «Борисе Годунове». В них отмечается, что дух сочинения в целом монархический, нигде не введены мечты о свободе, как в других произведениях Пушкина (не забыл упомянуть об этом- ПР). Литературные же достоинства трагедии ниже, чем он, Булгарин, ожидал. В ней ряд живых сцен (в Чудовом монастыре, в корчме), но нет ничего, что бы показывало сильные порывы чувства, пламенное поэтическое воображение. Всё сводится к подражанию, от первой сцены до последней. Нельзя даже сказать, что это — подражание Шекспиру, Гете или Шиллеру, у которых всегда есть связь и целое. У Пушкина же — подражание, напоминающее Вальтер Скотта. Трагедия кажется собранием листов, вырванных из Вальтер Скотта. Некоторые выражения необходимо исключить, их нельзя произнести даже в благопристойном трактире (например, речь Маржерета). Человек с малейшим вкусом и тактом не решился бы их представить публике. Прекрасных стихов и тирад мало.
Далее идут «Отдельные замечания»: отмечается сцена с юродивым, слова о царе Ироде; люди плачут, не зная о чем, прося Годунова принять венец; упоминается и лук, которым трут глаза, чтоб вызвать слезы. Булгарин предлагает смягчить сцену в корчме, где монахи даны в слишком развратном виде. Он считает, что монахов вообще нельзя изображать на сцене: хотя приверженность к вере — характерная черта народа, в нем нет уважения к духовному званию, так что изображение патриарха и монахов не производит дурного впечатления. Булгарин предлагает выбросить весь монолог Бориса, упоминание об Юрьеве дне. Кроме этих поправок, по словам Булгарина, не имеется препятствий к печатанью пьесы, но играть ее не возможно и не должно.
Затем следует изложение содержания «Годунова», перечень действующих лиц. Последняя сцена Булгариным не акцентируется. О ней лишь несколько слов: «Провозглашение царем Дмитрия». Потом даются выписки, на которые, с точки зрения Булгарина, следует обратить внимание: французские слова- ругательства Маржерета, сцена Бориса и юродивого, отрывки из монолога Бориса («Лишь строгостью<…> тебе не будет хуже»); сцена, когда народ просит Бориса на царство («то ведают бояре…), отрывки из сцены в корчме („нужна не водка, а молодка“), сцена с Пушкиным („Такой грозе, что вряд царю Борису <…> Юрьев день, так и пойдет потеха“). Булгарин старается казаться объективным, но сущность его отзыва явно недоброжелательная. И этот отзыв в значительной степени определил мнение царя, дальнейшую судьбу „Бориса Годунова“.
Через несколько дней после получения отзыва Булгарина Бенкендорф передает его царю („Замечания на комедию о Царе Борисе и о Гришке Отрепьеве и выписки из „Бориса Годунова““). Одновременно поданы рукопись „Бориса Годунова“ и записка Пушкина „О народном воспитании“. Всё это сопровождается докладной запиской Бенкендорфа: пьеса не годится к представлению на сцене, но с немногими изменениями ее можно напечатать; если царь прикажет, то он, Бенкендорф, вернет пьесу Пушкину и сообщит ему замечания, помеченные в выписке, предупредив, чтоб сохранил у себя копию и чтоб знал, „что он должен быть настороже“ (Лемке474). Т. е. отзыв царя сперва составлен Булгариным, а затем доходит до императора в изложении такого знатока литературы, как Бенкендорф. В вежливой форме („если царь прикажет“) Бенкендорф подсказывает Николаю, как ему поступить в отношении „Бориса Годунова“ (передать Пушкину от имени царя замечания Булгарина и угрозу „быть настороже“).
Ориентированный подобным образом, Николай следует по предложенному пути. Ознакомившись с «Годуновым» он отмечает несколько сцен красным карандашом, на «Замечаниях» же пишет: «Я считаю, что цель г. Пушкина была бы выполнена, если бы с нужным очищением переделал комедию свою в историческую повесть или роман наподобие Вальтера Скота» (Лемке- 475).
14 декабря 1826 г. Бенкендорф уведомляет Пушкина о мнении царя, добавив, что тот прочел трагедию с большим удовольствием. Одновременно передается совет императора о переделке «Годунова» в роман «наподобие Вальтер Скотта». Естественно, Бенкендорф и намеком не упоминает, что совет царя по сути принадлежит не ему, а Булгарину. Пушкин отвечает на письмо 3 января 1827 г. Он благодарит Бенкендорфа за передачу «всемилостевейшего отзыва его величества», целиком соглашается с ним, с тем, что его произведение более сбивается на роман, нежели на трагедию, «как государь император изволил заметить»; одновременно он выражает сожаление, что «не в силах уже переделать мною однажды написанное». Ответ вежливый, но полный достоинства, выражающий несогласие с мнением высочайшего покровителя и цензора.
