За Петросяном последовало выступление шахматной федерации СССР. Затем стали публиковать письма трудящихся. В «Советском спорте», под шапкой «Неспортивно, гроссмейстер». Начиналась подборка редакционным вступлением: «В редакцию идет поток писем, и не в одном из них нет ни слова в защиту В. Корчного». Затем давались выдержки, осуждающие Корчного. Среди них и капитан днепровского пароходства, и безвестный Коган из Москвы, и студентка КГМИ?? из Куйбышева, и доцент пединститута из Омска, выражающий негодование 180 студентов (133). Всё, что бывало много раз, при требованиях простых трудящихся расправится с врагами народа, с Ахматовой или Зощенко, с Тарковским или Шостаковичем. Та же терминология, тот же стиль. Заканчивалась подборка редакционным подведением итогов: «Чего же просят, вернее, чего же требуют читатели? Публичных извинений Корчного перед всеми любителями шахмат. Так считают несколько сотен читателей, приславших в эти дни письма в редакцию». И подпись: В. Панов, редактор отдела писем. Пришлось Корчному писать короткое письмо — извинение, напечатанное в «Советском спорте». Начальство не признало его достаточным. «За его публикацию главный редактор газеты получил выговор» (там же)
Газетной проработкой дело не ограничилось. Заместитель Председателя Комитета физкультуры и спорта В. Ивонин сообщил Корчному, что за «неправильное поведение» он уволен на год из сборной команды СССР с понижением стипендии, с запрещением один год участвовать в международных турнирах за границей. При этом Ивонин добавил: «Если вы дальше будете себя так вести, мы можем с вами расстаться — я не боюсь этого слова» (134). Ленинградское начальство добавило к московским карам лишение Корчного права публиковать шахматные статьи, выступать с шахматными комментариями по телевиденью. На время ему запретили выступать с сеансами и лекциями. Квартира его прослушивалась, иностранная почта не доходила. Перестали поступать югославский и английский шахматные журналы. Упорно распространялись слухи, что он подал заявление на выезд в Израиль. Через несколько месяцев ему разрешили сеансы и лекции, но стали на них присылать контролеров из горкома партии, объяснявших ему, что у него не то и не так, как следует. Стали вызывать на воспитательные беседы в партком.
Уже в ноябре 74 г., на закрытии матча с Карповым, Корчной решил: «Я уезжаю». Далее становилось все яснее, что в СССР у него не осталось никаких перспектив. Вероятно, он понимал, что никогда ему не дадут победить Карпова в честном поединке. А такое намерение у него, вероятно, было. Будущее показало, что для такого намерения у него имелись основания. Но как оказаться за границей?
В начале 75 г. шла подготовка Карпова к матчу с Фишером. Советских гроссмейстеров начальство заставляло писать характеристики на Фишера, с анализом его игры. Корчной отказался это сделать. Но из него все же выдавили какие-то строчки. А между тем необходимость в подготовке отпала. Фишер опять выдвигал перед началом матча какие-то требования. Частично их удовлетворили, частично нет. Что удовлетворили, что нет, какие условия были выдвинуты Карповым, советской стороной мне не известно. Во всяком случае Фишер отказался играть матч. 3 апреля 75 г. решением ФИДЕ его лишили звания чемпиона мира. Чемпионом, без какой-либо игры на завершающей стадии, как и Ботвинник, стал Карпов.
Поведение Фишера, по мнению многих, — результат определенной психической неуравновешенности, особой нервной недостаточности, известной врачам: страх перед началом партий, перед зрителями. Такой страх Фишер испытывал в начале матча со Спасским. Но последний хотел играть, шел на уступки, и страх удалось преодолеть, несмотря на желание властей сорвать матч. В матче же с Карповым желания претендента и властей, видимо, совпадали. Матча не хотели и он не состоялся. Может быть, в состоянии Фишера произошли изменения к худшему и на этот раз договорится с ним не было возможности. Но весьма вероятно, что Карпов и поддерживающие его властные структуры к договоренности особо не стремились. Если же, при отказе Фишера, матч играли бы еще раз два претендента, Карпов и Корчной, еще не эмигрант, на территории СССР, выиграть его Корчной не имел ни малейшей возможности. Так что чемпионом в сложившейся ситуации в любом варианте становился Карпов. Судьба благоприятствовала ему. Может быть, как и Ботвинник, он в нужных случаях чуть-чуть ее подправлял.
А Корчной в это время готовился к побегу. Перебрав разные возможности, он понял, что единственный путь — стать невозвращенцем. Помог ему, как это ни парадоксально, Карпов, отнюдь не из гуманных соображений. В заграничные турниры Корчного посылать перестали, как и Спасского. А Карпов сообразил, что в таком случае умаляется значение его победы над ними: они дескать не серьезные противники, и в СССР их ругательски ругают, и в серьезных международных турнирах они выступать не способны. И он посодействовал поездке Корчного на турнир в Голландии, в котором Корчной разделил первое-второе место. Во время турнира он дал интервью агентству «Франс Пресс», где говорил о преследованиях Спасского, об антисемитизме в Советском Союзе, о советском решении бойкотировать шахматную олимпиаду в Хайфе. В тот же день интервью было передано на Советский Союз. Друзья, прослушав его, сказали, «что если теперь я вернусь в СССР, то мне будет закрыт выезд надолго, а может быть навсегда» (141). Вопрос о невозвращении был решен Корчным ранее, но он собирался вернуться в СССР и уехать из него через несколько месяцев. Интервью изменило ситуацию, и Корчной попросил у голландского правительства политического убежища. Спасский действовал другим путем — развелся со своей советской женой, женился на француженке, из семьи русских эмигрантов, внучке деникинского генерала, сотруднице французского посольства в Москве. Он посетил самые высокие сферы советского руководства, «получил разрешение покинуть СССР и обосноваться в Париже» (167). Обоих гроссмейстеров, одних из самых сильных, выдавили из СССР.
Скрыть бегство Корчного оказалось невозможным. Сперва выступил ТАСС, в передаче для Запада. Затем опубликовала сообщение и заявление советская шахматная федерация. В них говорилось об отказе Корчного вернуться в СССР, о благоприятных условиях, которые ему создавали, о болезненном самолюбии, непомерном тщеславии, апломбе Корчного, о многократной критике этих его качеств, о том, что «каждый раз Корчной каялся и обещал сделать необходимые выводы», но продолжал вести себя по-прежнему, о поведении его на матчах претендентов в 74 г., когда он «хвастливо объявил себя единственным шахматистом, способным бороться за мировое первенство». Корчной обвинялся и в грубости, в устройстве скандалов, в нарушении международных правил, обязывающих шахматиста вести себя «в соответствии с высокими принципами спорта, джентельменства» (149). Позднее, при нарушении предварительных договоренностей на матче в Багио, Батуринский цинично заявлял: «а мы не джентльмены''; уж чем угодно, а джентльменством в Советском Союзе не пахло, а здесь и его извлекли для обвинения Корчного. Особенно в заявлении подчеркивались бестактность и грубость Корчного в связи с поведением после матча с Карповым: „желчными и безответственными были его интервью после проигрыша матча, в которых он неуважительно отзывался о победителе и всячески принижал его игру и результат соревнования в целом“. В общем в сообщении о заседании федерации на Корчного выливалось целое ведро помоев, он обвинялся во всех возможных грехах, а в итоге говорилось о решении дисквалифицировать его, лишить всех званий и самое важное — поставить „перед Международной шахматной федерацией вопрос об исключении его из предстоящего соревнования претендентов на звание чемпиона мира“ (т. е. наказать и убрать самого опасного соперника Карпова). Здесь же приводилось заявление советской федерации шахмат с требованием перенести из Израиля в другую страну проведение олимпиады командного чемпионата мира и конгресс ФИДЕ, а также отказ участвовать в этих мероприятиях, если советские требования не будут выполнены. Требование обосновывалось тем, что „правящие круги Израиля проводят политику агрессии в отношении соседних арабских государств и продолжают расправы с населением оккупированных арабских территорий“ (150) Целая серия ультиматумов, которые не были приняты.