Из всего присланного Сталин, внимательно следивший всё время за конкурсом, отобрал текст молодых поэтов — русского, Сергея Михалкова, и армянского, Габриэля Урекляна, печатавшегося под псевдонимом Эль-Регистан. Текст отредактирован самим Сталиным, который еще в юности напечатал в газетах Тифлиса несколько своих стихотворений (следовательно, тоже знаток поэзии; впрочем, Сталин был знатоком в любой области). Он собственноручно правил текст гимна, делал замечания по каждой строке, с отметками: единица, двойка, тройка. Высказал мнение, что текст получился слишком коротким, надо еще добавить один куплет с припевом. Там должны выражаться: 1. мощь Красной армии; 2. мы бьем и будем бить фашистов. Авторы встречаются со Сталиным. Создано семь вариантов гимна. По легенде, Михалков выпросил экземпляр со сталинскими поправками и сине-красный карандаш, которым они сделаны; ходили слухи, якобы Сталин спросил у каждого из создателей, чем его наградить: Александров попросил автомобиль, Регистан — дачу, а Михалков — карандаш, которым Сталин делал пометки; первые два получили просимое, Михалков тоже, с добавлением дачи, автомобиля и сталинского благоволения.
Самое существенное из сталинских исправлений: вместо «Нам Ленин в грядущее путь озарил, Нас вырастил Сталин — избранник народа» вождь поставил: «И Ленин великий нам путь озарил, Нас вырастил Сталин — на верность народу». Не так существенно, но, видимо, Сталину нравилось править текст, чувствовать себя автором. Может быть, он считал, что в избрании народом не нуждается и не следует говорить об избрании в гимне. Несколько двусмысленно звучали слова о Ленине: великий то ли он, то ли путь. Но любая поправка, сделанная Сталиным, воспринималась как нечто гениальное и значимое.
Выбор текста был, вероятно, не случайным. Сталин знал Михалкова со средины 30-х гг. История с публикацией в «Известиях» стихотворения Михалкова «Светлане» («Ты не спишь, подушка смята» (по мифу оно напечатано в «Правде», в день рождения дочери Сталина). Михалков сочинил позднее целую историю: дескать у него была приятельница Светлана, он с ней заключил пари, что его стихотворение напечатают в «Известиях», а имена и даты рождения его приятельницы и дочери Сталина случайно совпали (см. книгу Е. В. Душечкиной «Светлана: культурная история имени». СПб., 2005?). Уже в то время Михалков заслужил репутацию карьериста и пролазы («И чего не доставало, Он тотчас же доставал. Из московских доставалов Самый главный доставал). Не следует забывать, что Михалков быстро делал карьеру. Он был не только поэтом и баснописцем официального толка, иногда с довольно подлыми баснями (например, „Крысы“ — сравнение уезжающих диссидентов с крысами, бегущими с корабля), но и одним из самых активных функционеров, руководящих литературой, главой Московского отделения ССП, затем всесоюзного. Его имя постоянно всплывало там, где речь шла о литературных травлях, наказаниях, проработках, о цензурных репрессиях. Большинство его „подвигов“ относилось к более позднему времени, но и в молодости Михалков был „парень не промах“. PS. Позднее Е. В. Душечкина несколько уточнила свою позицию, напечатав в интернетном сборнике „Габриэлиада. К 65- летию Г. Г. Суперфина“ статью „Предание не верит в случайности (Об адресате одной колыбельной)“. Aвтор повторяет свои доводы, изложенные в книге, убедително доказывает, что в мифе о стихотворении „Светлана“ многое не соответствует действительности, что его сочинили недоброжелатели Михалкова, завидующие росту его влияния, желающие опорочить писателя, всегда верно служившего советской власти. Но и Михалков, его близкие, опровергая своих обличителей, создают свой миф, далекий от реальных фактов. Как признает и сам Михалков, жизнь его, после публикации „Светланы“, резко изменилась: его вызывали в ЦК КПСС, „ответственный товарищ“ сказал ему, что его стихотворение понравилось Сталину. Михалков объясняет это случайным совпадением имен: „Мог ли я подумать“. Но в такие случайности, превратившие малоизвестного, невлиятельного, второстепенного детского писателя в одного из самых главных лиц советской литературы, верится с трудом… О чем и идет речь в названии и окончании статьи Душечкиной: «Но, как завершается один из рассказов об истории колыбельной „Светлана“„предание<…> не верит в случайности“ (20.07. 08).
В январе 2007 г. в Тарту проходил международный симпозиум „Постсоциалистический анекдот“. Исследователь С. Неклюдов (Москва) делал на нем доклад „Происхождение анекдота: ''Муха-цокотуха'' под судом советских вождей“. Рассказ о том, как в анекдоте с течением времени меняются авторы „Мухи-цокотухи“. Сперва это Чуковский — реальный автор, затем Чуковский и Михалков, в конце — один Михалков („А о Чуковском забыли“): „Здесь, очевидно, актуализуются <…> черты, устойчиво приписываемые в писательской среде Михалкову, составляющие его фольклоризированный образ: Михалков — плагиатор, придворный гимнотворец, переделывающий свои произведения в угоду меняющейся политической конъюнктуре; циничный карьерист, в первую очередь адресующий свои тексты власти и тем достигающий своих целей“. Неклюдов говорит о том, что история создания гимна — „одна из центральных в михалковском ''анекдотическом эпосе'' <…> В предложении ''мухи-цокотухи'' поочередно Сталину, Хрущеву, Брежневу, Горбачеву, Ельцину и Путину <…> можно усмотреть фарсовую редакцию сюжета о неоднократной конъюнктурной переработке гимна“.
Выббрал Сталин и мелодию. Всем композиторам было предложно написать музыку на слова гимна. Заключительные прослушивания были организованы в Большом театре. Каждый гимн звучал сначала в исполнении хора Краснознаменного ансамбля песни и пляски Красной Армии под управлением композитора и сталинского любимца, профессора Московской консерватории, народного артиста СССР, генерал-майора А. В. Александрова, затем оркестра Большого театра и в заключение хора вместе с оркестров. Кроме гимнов-претендентов для сравнения исполнялись „Интернационал“, „Марсельеза“, британский гимн и даже строго запрещенный российский гимн «Боже, царя храни!». Мероприятие получилось масштабное и помпезное. В нем участвовали и члены Политбюро. Позднее Шостакович вспоминал, что думал в этот момент с тоской: «Хорошо бы мой гимн приняли. Была бы гарантия того, что не посадят». Один из ведущих певцов Большого театра позднее утверждал, что гимны Шостаковича, Прокофьева и Хачатуряна не произвели на комиссию благоприятного впечатления. С. Волков, автор книги об отношениях Сталина и Шостакоовича, считает другое. По его словам, Сталин сразу обратил внимание на гимны Шостаковича и Хачатуряна (они даже написали один совместный гимн, специально по заказу вождя). На обсуждении Сталин выделил Шостаковича и Хачатуряна: он слышит в их гимнах что-то свое, оригинальное; у остальных получились большей частью традиционные марши. Но гимн, по мнению вождя, в первую очередь, должен сжато выражать политическую установку партии, легко запоминаться и быть удобным для исполнения; новый гимн должны понимать все — «от пионеров до пенсионеров». Поэтому Сталин выбрал музыку еще довоенного торжественного «Гимна партии большевиков» Александрова. После одного из прослушиваний с авансцены объявили: «Шостаковича и Александрова просят в ложу». Там Сталин сказал, обращаясь к Шостаковичу: «Ваша музыка очень хороша, но, что поделать, песня Александрова более подходит для гимна по своему торжественному звучанию». Затем он повернулся к своим соратникам (в ложе было человек десять-пятнадцать): «Я полагаю, что следует принять музыку Александрова, а Шостаковича…» (тут он сделал паузу; Шостакович позднее признавался, что готов был услышать: «а Шостаковича вывести во двор и расстрелять»). Но Сталин после паузы произнес: «а Шостаковича — поблагодарить» (Волк 49–58).
Конечно, все приняли решение Сталина. Музыка Александрова, бывшая уже в употреблении, использованная прежде, постановлением правительства была провозглашена государственным гимном, как и еще два раза в будущем.
Происходит «обмывание гимна». Очень торжественно. К накрытому столу пригласили всех членов Политбюро. Великое событие «обмывали» до 5 утра. Михалков читал «Дядю Степу». По его словам, Сталин «смеялся до слез». А 1-го января 44 г. новый гимн впервые исполнен по радио, в оркестровке Рогаль-Левицкого. Громов подробно описывает происходящее. На пиру, между прочим, Сталин заявил, что он не любит дирижера Н. Голованова из-за его антисемитизма. Во время приема вождь трижды повторил эти слова, фиксируя на них внимание: «вредный и убежденный антисемит» (Гро м³ 43–48). Защищая Голованова, музыканты, видимо, владели какой-то информацией, заставляющей их сомневаться в искренности Сталина. Трудно объяснить мотивы сталинского высказывания. В всяком случае, оно не соответствовало реальности (не случайно многими подчеркивалось, что новый гимн «истинно русский»). Слова Сталина об антисемитизме звучали в данной ситуации парадоксально, но вообще он любил такие «пикантные штучки».
