У нас нет возможности подробно останавливаться на содержании «Современного слова», которое я в свое время детально изучал. Но смею утверждать, что газета откликалась на все животрепещущие события времени (общая атмосфера, наступление реакции, пожары и полемика вокруг них, нападки на нигилизм, правительственные реформы, проблемы свободы печати, национально-освободительное движение в Италии, восстание в Польше и др.) в духе наиболее демократических изданий, перекликаясь во многом с направлением «Современника». В трудное время перехода реакции в наступление, оставаясь во второй половине 62 г., после приостановки «Современника» и «Русского слова», почти единственным демократическим изданием, «Современное слово» сумело сохранить верность лучшим журнальным традициям предшествующего периода.
Естественно, что власти недовольны газетой. Уже содержание неофициальной части «Русского инвалида» не удовлетворяло их. Действительно, там печатались статьи, совершенно неприемлемые для официальной газеты («Тенденции „Русского вестника“ по делу народного образования», № № 86–87 за 62 г., «Нечто вроде комментарий к сказаниям г. Аскоченского о Т. Г. Шевченке» и др.). Цензура обращала внимание на подобного рода статьи. Валуеву не нравится «Современное слово», но он не хочет столкновений с влиятельными людьми (видимо, газету поддерживал в какой-то степени на первых порах военный министр). Тем не менее высказать свое мнение Валуев считает нужным. 2 июля 62 г., через месяц после появления «Современного слова», он направляет письмо министру просвещения Головнину, советуя, вслед за «Современником» и «Русским словом», запретить на 5–6 месяцев «Современное слово». Валуев напоминает, что Писаревский придал «Русскому инвалиду» «неблагонамеренное направление», перечисляет ряд статей (о пожарах, о Пруссии, о казни политических преступников) и выражает сомнение в благонадежности нового издания (222). В ответ Головнин 4 июля сообщает Валуеву: он уже «объявил редактору „Современного слова“, что газета его подвергнется неминуемо временному прекращению, в случае продолжения нынешнего направления <…> и предписал цензирующему оную цензору усилить внимательность свою и строгость при просмотре статей» (6–7,223). Газета только-только появилась, а ей уже «вредное направление» приписали и под особо строгий контроль поставили.
С бо`льшим основанием это делается осенью 62 г. 24 октября товарищ министра внутренних дел сообщал Головнину, что почти в каждом номере «Современного слова», в «Политическом обозрении» с сочувствием говорится о всех событиях, ведущих «к ниспровержению существующего порядка», что редакция приняла за правило «проводить в публику противоправительственные идеи». Он же утверждал 31 октября, что не отдельные материалы газеты Писаревского, а «она вся проникнута весьма неодобрительным духом» (7).
В конце 62 г. (17 ноября), после того как в газетах появилось объявление о программе «Современного слова» (в 62 г. газета выходила по программе, утвержденной для неофициальной части «Русского инвалида»), товарищ министра внутренних дел писал Головнину, что направление «Современного слова» «едва ли будет таким, какое может быть допущено и терпимо в наших повременных изданиях». Он утверждал, что Писаревский очевидно стремится к «порядку вещей, который возможен вполне только в странах, имеющих представительный образ правления, и для достижения этой цели не боится ни сотрясений, ни толчков, ни скачков, а более опасается мирного и нечувствительного хода реформ» (курсив текста — ПР). По распоряжению министра просвещения всё это сообщено «для сведения» председателю Петербургского цензурного комитета. Естественно, что после подобных предупреждений придирчивость цензуры должна была резко возрасти. Дело доходило до того, что в результате запрещений у редакции едва хватало материала для выпуска очередного номера. Так, например, цензор, поясняя случай перепечатки в № 26-м «Современного слова» за 1863 г. объявления с программой газеты, замечал, что, видимо, у редакции «за удержанием цензурою непозволительных статей, не нашлось других, запасных, для занятия места». В другом случае подобный факт объяснялся тем же: «накануне много задержано статей» (7). Изучая направление «Современного слова», следует учитывать невыносимые условия, в которые была поставлена газета. Многие статьи, предназначенные для нее, так и не увидели света, многие оказались исковерканы цензорскими ножницами. А в середине 63 г. «Современное слово» запретили.
22 апреля 63 г. председатель Петербургского цензурного комитета Цеэ сообщил министру внутренних дел, что в прибавлении к 66-му номеру «Современного слова» (от 18 апреля) он заметил отрывки, которые цензура не должна была разрешить: в одном из них осуждался монархический принцип, в другом высказывалась мысль, что наивно надеяться на «законные» средства борьбы с несправедливостью и одобрялось сопротивление жителей Праги полиции. При сверке с корректурными листами оказалось, что цензор вычеркнул первый отрывок, а другой изменил. Однако, они были напечатаны в газете в первоначальном виде. Ставя министра в известность о происшедшем, Цеэ просил приказать «поступить с виновными по всей строгости законов». Началось следствие, которое раскрыло немало деталей, подтверждающих опасность направления «Современного слова». Но именно подтверждающих, так как у властей давно возникло представление о направлении газеты Писаревского, задолго до истории публикации запрещенных цензором отрывков, до начала следствия. О результатах его доложили царю. 2 июня 1863 г. вышел последний номер «Современного слова». По высочайшему повелению оно было запрещено (5) (см. мою брошюру «Демократическая газета „Современное слово“». Тарту, 1962// Учен. зап. Тартуского государственного университета, вып.121; см. также статью «Обсуждение новых постановлений о печати в русской журналистике 1862 года и газета „Современное слово“»//там же, Тарту, 1961, вып. 104).
Можно привести еще ряд случаев цензурных придирок в начале 60-х гг. (скандал вокруг романа Гюго «Отверженные»: последние его тома, по мнению Валуева, «имеют самое вредное направление»; отказ в разрешении Щедрину издавать в Москве раз в две недели журнал и т. п.) (Лем 233). Головнин, игравший прежде роль либерала, полушутя ставит себе в заслугу, что прекратил статьи, проповедующие материализм, социализм и коммунизм, направленные против христианской веры, монархии и самодержавия, «вредные» выступления по крестьянскому вопросу (Ле м² 33–34). Такие похвалы и на самом деле соответствовали действительности. Печатать что-либо значительное, затрагивающее важные общественные проблемы, стало почти невозможно, как в самый разгар «официальной народности» Уварова.
Никитенко записывает в дневник: «Мысли грозит опять застой и угнетение <…>, а мыслящим людям, писателям, ученым — неприязненные нападки невежд и ретроградов» (Лем188). В массе же, по мнению Никитенко, надолго подорвано уважение к именам литератора, ученого, студента.
Чтобы несколько компенсировать бессодержательность внутренних отделов изданий, власти разрешили несколько расширить иностранные отделы. Но и в них требовалось, чтобы авторы авторы ограничивались фактами, не выражали своего мнения при описании государственных переворотов, антиправительственных движений и пр. (190). Запрещались и рассуждения о политических формах правления, намеки на преимущества конституционной и ограниченно-монархической форм перед монархически-самодержавными и т. п. (190-91). Для составления известий о заграничной жизни нужны были иностранные газеты, которые не пропускала цензура. Поэтому редакторы ряда изданий (Катков, Павлов, Краевский, Усов — «Северная пчела», Старчевский — «Сын Отечества», позднее В. Корш — «Санкт — Петербургские ведомости») обратились с просьбой разрешить бесцензурное получение выходящих заграницей изданий на русском и иностранных языках. Редакторы говорили о своей благонамеренности, осторожности, обещали, что будут опровергать содержащиеся в заграничных изданиях ложные учения, проникающие тайно в Россию, остающиеся без возражений и из-за этого вредно влияющие на молодежь (191). Разрешение было дано. Но, как обычно, за каждую такого рода льготу приходилось платить. 15 июля Валуев огласил в Совете Министров записку, где шла речь о неблагонамеренном направлении значительной части газет и журналов. Валуев утверждал, что нужно бы в периодических изданиях публиковать точные сведения о принятых общеполезных законодательных и административных мерах, предлагал побуждать и частные издания к печатанию таких материалов. По сути дела речь шла о плате за предоставленную льготу. И соответствующие статьи появились в ряде изданий, в частности, в получивших льготы на получение иностранной периодики (193).
