«Ее очень воодушевленная, преувеличенная природа заставляет ее замолкать, когда она хочет сказать правду, и толкает говорить ложь. Она постоянно в недоверии к себе самой, потому с одинаковым пылом высказывает самую неосторожную правду, за которой может следовать самая чудовищная ложь, всегда проявляя свой чрезмерный характер.

«Именно крайне сложная природа незаурядной силы и может принести наибольшие неожиданности, в связи с интенсивностью ее страстей, преувеличенной природы, ослепляющей ее».

Этот портрет столь верен, что приводит к мысли о том, что графология – точная наука.

Незадолго до войны Мата Хари жила в большом отеле и искала квартиру. Она решила, что подберет себе либо виллу Дюпон, или цокольный этаж на Авеню-Анри-Мартен.

«Оба здания,- говорила она, – подойдут даже для установки современной мартеновской печи».

Ей требовался «знающий парижанин», который мог бы дать ей совет, но она передумала и написала:

«В этот вечер придет маркиз де П., который останется на пять или шесть дней. Я вам напишу, когда мы сможем поужинать вместе».

Этот маркиз де П. – не тот ли богатый немец, который поддерживал Мату Хари и исчез за несколько недель до войны?

Об ее парижской жизни ходило множество историй. Вот некоторые, которые мы отметили почти везде:

Маргарета Зелле, голландка, пыталась заставить всех поверить, что она была индуской. Она охотно говорила, с сюсюканьем, которое могло сойти за восточную экзотику:

– В моем детстве, когда я танцевала перед раджами на берегу Ганга…

Ее поклонники утверждали, что она походила на статуэтку Танагры, что было очень странным для женщины, которая скорее воплощала в себе идею Юноны:

– Это меня не удивляет, отвечала она. Греческая хореография происходит из Индии. Именно индусские баядерки, в очень далекой древности, представляли, что меняются под полупрозрачными пеленами, которые не могли скрыть контуры тела. Статуэтки Танагры точно воспроизводят этот род танца…

Она рассказывала все, что хотела. Ей нравилось. Эстеты нашептывали, что она воскрешала в памяти гимны Ригведы. Пусть не шепчут эстеты!

За несколько дней до начала войны, она захотела передать одному из наших национальных музеев коллекцию предметов искусства, включающую, среди прочего, сервиз из старинного саксонского фарфора.

Она пыталась очаровать своими многообещающими беглыми взглядами служащего, к которому пришла на прием.

Она объясняла, что продала все, чем владела во Франции. Она продала свою конюшню. И всегда романтическая, она добавляла:

– Однако, я совсем не желаю, чтобы Вишну, моя любимая лошадь, попала под власть нового хозяина. В это утро я убила ее сама, пронзив сердце золотым стилетом.

Если она продавала в июле 1914 года имущество, принадлежавшее ей в нашей стране, означало ли это, что она была банкротом? Или же она заранее знала, что немцы решили начать войну?

Она была подвержена страсти. Но любила ли она? Она утверждала, что да, в Виттеле, в разгар сражения, заботясь о русском, о капитане Марове. Мы об этом еще будем говорить. Можно быть лишь уверенным, что в ее жизни было много тайн.

Она «растрачивала» состояния. Эта красивая танцовщица была большой транжирой. Она имела обыкновение говорить: «Я испытываю отвращение к скрягам и к скупости». И поэтому она бросала деньги из окна и доводила своих любовников до банкротства.

Величайший беспорядок, и не тот, который был результатом искусства, вроде того, что она демонстрировала в своем танце, руководил всеми проявлениями ее существования.

Ее последней жертвой, до войны, был финансист, через свою жену связанный с неким политиком, неоднократно занимавшим пост министра.

Этот финансист ей был представлен в течение вечера, в одном истинно парижском салоне, где она фигурировала в программе. Как только он ее увидел, то сразу был покорен. Для нее он не постеснялся за несколько месяцев чуть ли не переселить на солому свою жену и детей; и еще хуже – ради нее он занялся подделками, за что поплатился десятью годами тюрьмы.

Однажды ее заметил некий нувориш, ищущий достойную себя любовницу.

Все пошло достаточно легко. Был ужин в большом ресторане в лесу, который казался трапезой для помолвки. Этот ужин был пышным, но в конце амфитрион самодовольным жестом отказался от коробки сигар, которые метрдотель подал к столу:

– У меня есть прекрасные сигары, заявил он, и стоят они не так дорого.

И он вытащил из своего кармана портсигар с «боксами» по шестьдесят сантимов, которые по-царски протянул гостям.

Мата Хари сделала жест отвращения:

– Фу! – сказала она своему соседу, – горбатого могила исправит! Вот скряга! Я никогда не договорюсь с этим человеком!

Этот нувориш может хвастаться тем, что ускользнул от этой красотки. К тому времени Мата Хари уже возвратилась из Голландии. Она хорошо устроилась.

Наконец, по поводу ее развода с голландским офицером, рассказывали, что причина разрыва между супругами была такой: вечером, в остром приступе эротизма, майор, двумя укусами острых зубов, оторвал сосок с груди танцовщицы.

И именно поэтому, как говорили, Мата Хари, всегда танцующая почти голой, скрывала свою грудь под двумя маленькими круглыми кирасами.

Художник Поль Франц Намюр, который нарисовал Мата Хари в своей мастерской на Рю-Спонтини, сделал, под настроение, другой ее портрет:

«Кто осмелился бы похвастаться, что смог ее разгадать? Я сделал с нее два портрета, один, где она в городском платье – я не знаю, что с ним сталось, и другой, где танцовщица стоит с индийской диадемой и в ожерелье из изумрудов и топазов. Она часто приходила, действительно… То, что поражало, что удивляло в этой женщине, обласканной удачей, которой судьба дала все: милость, талант, славу, так вот – что удивляло в ней – ее внутренняя и тяжелая грусть. Она охотно оставалась вытянувшейся в кресле и о чем-то мечтала, в течение часа, о чем-то тайном. Я не могу сказать, что хоть раз видел, как улыбалась Мата Хари…

«Она была суеверна как индуска. Однажды, когда она раздевалась, нефритовый браслет упал с ее руки:

«- Ой! закричала она, побледнев, – мне это принесет несчастье… Вы увидите, это мне предсказывает несчастье… Сохраните его, это кольцо, я не хочу его больше видеть…»

Другой человек, журналист, оставил еще более реалистический портрет Мата Хари: «Однажды, говорит он, я имел возможность побеседовать с Мата Хари. Ее поздравляли в тот вечер дипломаты, и я сохранил, до этого момента, любопытное воспоминание, когда она за пять или шесть минут, сказав одно, тут же сказала совсем противоположное…»

Прелестный человек! Но все это истории. Вот факты.

14 октября 1917 года, к шести часам, я получил в штаб-квартире парижского округа, комендантом которого был я, вот такой приказ: