Все это происходило весной 1996 года, когда Березовский, Чубайс и Гусь схлестнулись со спецслужбами в битве за Кремль.

— Но это было только начало, — продолжал Глушков. — Настоящий шок у них наступил, когда мы взяли под контроль денежные потоки. Мы просто закрыли все 352 счета и перенаправили заграничные доходы в единый финансово-расчетный центр в Швейцарии, который сами и контролировали. Компания называлась “Андава”. Вот это чекистов вконец разъярило.

Спустя годы, собирая материал для этой книги, я разговаривал с одним российским перебежчиком, ныне живущим под вымышленным именем в тихой европейской стране. Он рассказал, что до 1996 года главы европейских резидентур свободно использовали средства “Аэрофлота” для своих нужд — как оперативных, так и личных. И вот в один прекрасный день шпионы из аэрофлотовских представительств начали слать в Москву рапорта, что у них больше нет доступа к денежным средствам. По словам моего информатора, в результате глушковской реформы оперативные расходы СВР моментально сократились более чем на треть, а это были десятки миллионов долларов.

Мой источник рассказал, что начиная с 1995 года резидентура СВР в Швейцарии стала следить за Березовским во время его посещений этой страны. “В разработке” были все его деловые контакты, а особенно тщательно следили за деятельностью “Анадавы” в Лозанне. Донесения поступали лично к директору СВР Примакову. Три года спустя, когда Примаков стал премьером, эти материалы послужили основанием для так называемого “Дела Аэрофлота”.

После преобразований, проведенных Глушковым, финансовые показатели авиакомпании резко пошли вверх. Весь авиапарк был застрахован в западных страховых компаниях, стареющие советские лайнеры заменили на новые “Боинги”, на рейсах появились миловидные стюардессы, говорящие на иностранных языках, и резко улучшилось качество бортпитания. В течение трех лет компания стала прибыльной, а цены на ее акции взлетели с 7 до 150 долларов.

В начале 1998 года 51 процент “Аэрофлота” по-прежнему принадлежал государству. Остальные акции находились в частных руках, в основном у трудового коллектива. Партнер Бориса Роман Абрамович начал потихоньку скупать акции “Аэрофлота” у мелких акционеров. Шла подготовка к приватизации государственного пакета.

Весной 1998 года я и сам оказался втянутым в аэрофлотовскую эпопею. То была моя вторая попытка поучаствовать в российской золотой лихорадке. По просьбе Бориса я нашел ему американского стратегического партнера — холдинг, владевший одной из крупнейших американских авиакомпаний. Хорошенько изучив российский авиарынок, американцы пожелали участвовать в приватизации “Аэрофлота” и обещали вложить громадные средства, а также свой опыт и мощь одного из крупнейших мировых авиаперевозчиков. Их энтузиазм не уменьшился даже, когда в августе в России грянул финансовый кризис — они видели в этом проекте долгосрочную перспективу.

Однако спустя две недели потенциальные инвесторы пришли в полное недоумение, услышав от Бориса, что сделка не состоится. Причина была простой, но непостижимой для американцев — “фактор Примуса”. С приходом в Белый дом нового премьер-министра Борис был убежден, что никакой приватизации “Аэрофлота” не будет; он даже не мог гарантировать, что команда Глушкова будет и дальше работать в компании.

Американцы уехали домой сильно разочарованные, а я в очередной раз попрощался со своим шансом разбогатеть на российской приватизации.

Среди проблем, которые возникли у Березовского с назначением Примакова, неудача приватизации “Аэрофлота” была, пожалуй, самой небольшой. Главное заключалось в том, что ослабли позиции тандема Тани-Вали, его союзников в Кремле. Да и сам Ельцин, похоже, впал в депрессию после того, как был вынужден назначить правительство, навязанное коммунистами. До августовского кризиса Белый дом полностью находился под контролем Кремля, и президент преспокойно назначал и увольнял министров. Но Примаков своим назначением был обязан не столько президенту, сколько Думе, и Ельцин уже не мог позволить себе отправить его в отставку, по крайней мере сейчас — вскоре после того, как его прежняя команда привела страну к финансовой катастрофе. Теперь уже премьер давил на президента, пытаясь расставить своих людей на ключевые позиции. Звезда Березовского заметно потускнела. В Клубе уже не толпились, как прежде, посетители. Бар с чучелом крокодила опустел.

ПОКА БОРИС СТРОИЛ оборону в ожидании атаки со стороны нового премьера, Саша и его друзья пытались устоять под давлением со стороны нового директора ФСБ, которого ничуть не смущало то обстоятельство, что он получил свой пост во многом благодаря им.

После встречи с Путиным Саша и вся его команда оказались “под колпаком”. Их телефоны прослушивались. Их вывели за штат и отобрали удостоверения и табельное оружие. Управление собственной безопасности ФСБ изучало их прошлые дела. Кто-то запустил “утку” в прессу, что Саша и его сотрудники подозреваются в нападениях на квартиры московских бизнесменов и вымогательстве.

Путин действительно расформировал УРПО по прямому распоряжению Ельцина. Тем не менее Хохолькова перевели на хлебную должность в налоговую службу. Камышникова трудоустроили в АТЦ. Все бывшие опера из УРПО, кроме семи бунтовщиков, получили новые должности. В Конторе поговаривали, что дни Саши и его друзей сочтены.

30 сентября военная прокуратура неожиданно прекратила тянувшееся пол-года следствие по жалобе Саши и его группы. Борис получил официальное уведомление, в котором отмечалось, что 27 декабря 1997 года капитан Камышников действительно позволил себе ряд “необдуманных высказываний в Ваш адрес”. Хотя эти заявления и “дискредитируют его как руководителя, тем не менее они не свидетельствуют о намерении организовать совершение убийства”.

По второму эпизоду, писал прокурор, выяснилось, что в разговоре с полковником Гусаком в ноябре 1997 года генерал “Хохольков спросил, сможет ли он [Гусак] убить Вас”. Однако “Гусак не воспринял слова своего начальника как постановку конкретной задачи о совершении убийства. Сам Хохольков категорически отрицает наличие каких-либо намерений убить Вас или высказывания на эту тему”.

Во время последнего визита в прокуратуру, когда им объявляли о прекращении следствия, Саша познакомился с Трепашкиным, которого узнал по фотографии в деле.

— Миша, я твой несостоявшийся убийца, — представился Саша.

— А-а, приятно познакомиться. Значит, я твоя несостоявшаяся жертва.

С этого момента Трепашкин примкнул к Сашиной компании.

В середине октября бунтовщики встретились с Борисом в Клубе, чтобы посоветоваться, как им быть дальше. Саша настаивал на том, чтобы продолжать борьбу. Трепашкин, которого также пригласили на совещание, поддержал Сашу. Шебалин, как обычно, молчал. Понькин, Щеглов и Латышенок склонились к Сашиной точке зрения. Гусак к тому времени уже с ними не общался; понимал, что ситуация складывается не в их пользу.

Борис и сам чувствовал, как сгущается атмосфера. В первых числах ноября коммунисты начали новую шумную кампанию, обвинив “евреев на верхах власти” во всех экономических бедах России, имея в виду в первую очередь Березовского и Чубайса. Тему поднял депутат от коммунистов генерал Альберт Макашов. Выступая на митинге, он заявил, что “жиды”, окружившие Ельцина, виноваты в хаосе, царящем в стране. Они “пьют кровь русских людей, они разрушают промышленность и сельское хозяйство”, - кричал он под аплодисменты толпы. Его поддержал один из думских коммунистов Виктор Илюхин, заявивший, что в окружении президента “слишком много лиц еврейской национальности”. Весь сентябрь еврейский вопрос был главной темой политических дискуссий, включая яростную перебранку между патриотами и либералами в Думе и заявление Ельцина, осуждающее антисемитизм. Коммунисты еще выше подняли градус антиельцинской кампании, обвинив его в “геноциде русского народа” и потребовав импичмента по длинному списку обвинений, начиная от развала СССР и разрушения армии и кончая пропагандой противозачаточных средств и либерализацией абортов.