— В Москве у меня есть дочь от первого брака, она российская гражданка. Правда, сейчас она подумывает о переезде в Америку.

— Это подойдет, — сказал Джордж. — Как только вернешься в Москву, отправь в мой офис копию ее паспорта. Мы дадим ей четверть процента.

Джордж внимательно следил за моей реакцией, и, признаюсь, мне потребовалось усилие, чтобы скрыть душевный трепет. Четверть процента от трех миллиардов! В эту минуту я ощутил в себе присутствие той самой капиталистической алчности, которая движет Борисами и Джорджами всего мира: оказавшись в нужное время в нужном месте, я вот-вот стану мультимиллионером!

НО, УВЫ, СУДЬБА решила иначе. План “взятия Газпрома” развалился в течение нескольких часов после нашего возвращения в Москву. Его похоронил вице-премьер Борис Немцов, которого Джордж с утра посетил в Белом доме. Немцов объявил Соросу, что еще в марте, когда он вошел в правительство, было решено, что отныне в стране действуют новые правила: приватизация будет происходить только по-честному, в открытых аукционах, а значит — никаких закулисных договоренностей. Немцов настоятельно порекомендовал Джорджу не принимать участие в сделке с Березовским, ибо она организована по старым правилам “грабительского капитализма”, против которых сам Джордж так резко выступает. Как же он может теперь подрывать усилия “младореформаторов”, которые начали в России новую эру честной игры?

Устыдившись, Джордж передумал и тут же превратился из алчного инвестора в “бескорыстного друга России” — по крайней мере, так мне тогда казалось. Вместо того, чтобы вложить деньги в “Газпром”, он согласился дать младореформаторам миллиард долларов взаймы, чтобы те смогли заткнуть очередную дыру в госбюджете.

— Нам этот миллиард нужен всего на пару недель, — объяснял Джорджу еще один младореформатор, министр по делам приватизации Альфред Кох, которого мы посетили после Немцова. — Борис Николаевич публично обещал погасить задолженность по пенсиям до конца месяца, а поступления от еврооблигаций ожидаются не ранее пятого числа. Мы сразу же отдадим вам деньги.

По дороге в клуб “Логоваза” Джордж мрачно молчал; ему предстояло сообщить Борису неприятную новость. Только однажды он нарушил тишину:

— Знаешь, я тебе завидую: ты взял билет в партер, за мои деньги, и можешь спокойно сидеть и наслаждаться спектаклем. А я вот не могу себе этого позволить. Стоит мне только здесь появиться, как я сам тут же становлюсь действующим лицом.

Приехав в Клуб, он сообщил Борису, что выходит из газпромовской сделки. Борис с трудом сдерживал гнев, но как только Джордж уехал, он взорвался:

— Как он может так поступать? Ведь мы договорились, пожали друг другу руки! Неужели он действительно поверил этому клоуну? Неужели он не понимает, что Немцов играет роль “Чубайса с человеческим лицом” для глупых иностранцев. Я сам его на эту роль выбрал, когда мы были одной командой. Я не хитрил с Джорджем — специально привез его в Сочи, чтобы он своими глазами увидел, как здесь делаются дела. Это все махинации Чубайса, который строит для себя платформу. Честная игра — курам на смех! Как Джордж может этого не понимать?

Я не знал, что ответить. Конечно, я был расстроен не меньше, так как мои собственные шансы стать миллионером только что безвозвратно испарились. Нужели Джордж действительно такой наивный? Или ему известно что-то, чего я не знаю? Джордж, конечно, мой босс и очень умный человек, но Борис все-таки лучше понимает, что происходит в Кремле.

На самом деле, как выяснилось месяц спустя, Джордж отнюдь не выходил из игры, а провернул в Москве другую грандиозную сделку, которая выглядела классической закулисной договоренностью. Я не знал о том, что после визита в Клуб он встретился с Борисом Йорданом, американским инвестиционным банкиром российского происхождения, который уговорил его вложить миллиард долларов в другой приватизационный проект, и на стороне не кого-нибудь, а изобретателя залоговых аукционов Потанина, который претендовал на 25 процентов “Связьинвеста”, российского телекоммуникационного холдинга. Сорос с Потаниным выступили против альянса Гусинского с испанской компанией “Телефоника”. Руководил аукционом министр приватизации Альфред Кох, которому накануне Джордж одолжил миллиард долларов для госбюджета.

26 июля были объявлены результаты: Сорос и Потанин приобрели четверть “Связьинвеста” за один миллиард восемьсот восемьдесят миллионов долларов.

Разразился скандал. Гусинский, который проиграл аукцион, заявил, что Чубайс лично обещал ему, что согласно “установленным правилам” его заявка непременно выиграет, а сам за его спиной подыграл Потанину. Березовский, который был свидетелем чубайсовских гарантий, поддержал Гусинского. Даже Ельцин, который рассказал в “Президентском марафоне”, как ему пришлось “разбираться с разгоравшимся конфликтом”, отметил, что “Гусинский с полным основанием претендовал на покупку акций “Связьинвеста”.

Однако Чубайс утверждал, что аукцион прошел в соответствии с новыми правилами честной игры и открыл новую эру нравственно безупречного, честного капитализма. Борис же настаивал, что на самом деле имела место закулисная договоренность Чубайса с Потаниным.

История со “Связьинвестом” стала концом Давосского пакта. В течение трех последующих месяцев вся мощь медиа-империй Березовского и Гусинского обрушивалась на правительство младореформаторов, обвиняя их в коррупции. Программы ОРТ и НТВ рисовали образы продажного госчиновника Чубайса в доле с алчным банкиром, суперолигархом Потаниным, за спиной которого маячила зловещая фигура Джорджа Сороса, небезызвестного спекулянта с Уолл-стрита. “Война олигархов” раздирала Ельцинскую администрацию на куски. Опросы общественного мнения говорили о неуклонном снижении доверия к младореформаторам.

Я несколько раз тогда разговаривал с Борисом, пытаясь убедить его, что этот конфликт парализует власть, подрывает доверие к реформам, что он выгоден лишь коммунистам и чекистам. Зачем Гусинскому вся эта суета из-за какой-то телефонной компании? Что ему — мало банка и телевидения?

Борис сердито посмотрел на меня.

— Дело не в этом. Меня абсолютно не волнует, получит Гусь телефонную компанию или нет. И честная игра здесь ни при чем: любые результаты были бы подстроены. Дело в том, что Чубайс хочет получить полный контроль на том основании, что он так решил. Возомнил, что государство — это он. Большевик е…ый! Серый кардинал!

Борис объяснил, что спор вокруг “Связьинвеста” — это не просто схватка Потанина с Гусинским за кусок собственности, а столкновение двух точек зрения на то, как должны строиться взаимоотношения бизнеса и государства в новой России. Пожалуй, единственными людьми, которые уже тогда четко понимали, о чем идет речь, были Чубайс и Березовский — две полярные фигуры Давосского пакта, оба антикоммунисты, но один — супербюрократ, а другой — суперкапиталист.

Согласно Борису, независимые от власти олигархи должны обладать существенным политическим влиянием. В этом, по его мнению, историческая роль российского бизнеса — быть противовесом коммунистам и спецслужбам, столпам тоталитарного государства. По Борису, олигархи были гарантами демократического развития, финансовым фундаментом свободы слова и плюрализма. Иначе государство подомнет под себя все — и прессу, и парламент, и гражданское общество.

Чубайс же, наоборот, считал, что олигархи, которые возникли от щедрот государства, должны находиться под контролем власти и подчиняться ей. Поразительно, как менее чем за два года точка зрения Чубайса изменилась на 180 градусов: из радикального сторонника безудержного капитализма он превратился в апологета государственного контроля над капиталистами. Будучи по сути своей радикалом, он бросился из одной крайности в другую, наслушавшись, по-видимому, кейнсианских проповедей Сороса.

Именно тогда начались и мои собственные разногласия с Соросом. Я разделял точку зрения Бориса. А Джордж принял сторону переродившегося Чубайса-государственника.