Когда трапеза завершилась, Гастон склонился к уху своей хозяйки и напомнил ей о том, что ведущая в лес калитка осталась открытой. Она сказала:

– Ах да! Весенний лес с колокольчиками! Просто прелесть! Наверное, молодые люди пожелают прогуляться по нему, а мы с вами, senora, немного отдохнем.

Леди Омберсли никогда бы не пришло в голову предложить кому-либо из своих гостей отдохнуть после обеда, но поскольку она сама днем непременно ложилась вздремнуть, то не нашла недостатков в такой программе и вместе с маркизой удалилась в гостиную. Поначалу она попыталась было вовлечь маркизу в разговор о своем брате, но без особого успеха. Маркиза сказала:

– Вдовой быть скучно. К тому же я предпочитаю Англию, а не Испанию, поскольку сейчас в моей стране царит нищета. Но стать madrusta[71] для Софи – нет, тысячу раз нет!

– Мы все очень любим мою дорогую племянницу, – ощетинившись, заявила леди Омберсли.

– Я тоже, но она чересчур утомительна. Никогда нельзя угадать, что она сделает в следующую минуту, или, не дай Бог, заставит сделать вас, хотя вам совсем этого не хочется.

Леди Омберсли вдруг поняла, что не может удержаться от небольшого ехидства.

– Моя дорогая сударыня, я совершенно уверена в том, что моя племянница ни за что не сможет убедить вас сделать то, что вам решительно не по нраву!

– Увы! – просто ответила маркиза. – Это лишь со всей очевидностью доказывает, что вы плохо знаете Софи. Сопротивляться ей – занятие еще более утомительное!

Тем временем предмет их спора прилаживал цветок в петлицу Хьюберта, стоя в саду. Мистер Ривенхолл отправился прогуляться к конюшням, а четверо остальных разбрелись в разные стороны, гуляя по обсаженным кустами аллеям. Мистера Фэнхоупа посетило вдохновение, навеянное, по его уверениям, пребыванием Сесилии в весеннем лесу. Пока что он сподобился сочинить лишь одну строку своей будущей поэмы, но она, как он полагал, выглядит очень многообещающе.

– Средь колокольчиков моя Сесилия ступает, – пробормотал он.

– Поистине буколическое[72] начало! – заметила мисс Рекстон.

Стихи мистера Фэнхоупа всегда были подражательными, но, как всякий поэт, он не любил, когда ему об этом напоминали, потому он взял Сесилию за руку и непременно увел бы ее прочь, если бы не возражения мисс Рекстон, остававшейся настороже как раз на такой случай. Она решила все время находиться рядом с влюбленными и вскоре, ловко упомянув Каупера[73], с успехом отвлекла внимание мистера Фэнхоупа от Сесилии, переключив его на себя. Сэр Винсент, обнаружив, что складывается весьма забавная ситуация, которая непременно избавит его скуки, решил немного подождать и вскоре был вознагражден за свое долготерпение. Сесилия, оказавшись неспособной принять участие в беседе о возвышенном (читать она не слишком любила), начала потихоньку отставать от своих увлекшихся спутников. Сэр Винсент пристроился рядом с ней, и очень скоро ему удалось развеять ее дурное настроение и даже увести из леса. Он заявил, что, сколь бы велико ни было его восхищение интеллектом мисс Рекстон, ее манера вести беседу весьма угнетающая. Леса и синие чулки, по его словам, нагоняют на него тоску. Земля здесь была сырой и никак не годилась для того, чтобы по ней гуляла леди. Он пригласил Сесилию взглянуть на голубятню, и, поскольку он был искусным мастером флирта, а она – достаточно мила для того, чтобы легкое заигрывание с ней скрасило послеобеденную скуку, они очень недурно провели время.

А Софи в это время гуляла по тропинкам в обществе Хьюберта. От ее внимания не ускользнуло, что за последние несколько дней он бывал то неестественно весел, то впадал в самую черную меланхолию. Однажды она заикнулась об этом Сесилии, но та в ответ заявила, что Хьюберт всегда был склонен к перепадам настроения, и не пожелала забивать себе голову размышлениями на эту тему. Но Софи, обнаружив, что кого-либо снедает беспокойство, неизменно пыталась выяснить его причины и по возможности их устранить. Она решила, что между ними сложились достаточно дружеские отношения, чтобы попытаться заговорить с ним об этом, – и не ошиблась. Он, впрочем, не доверился ей безоглядно, но и не стал делать вид, будто не понимает, что она имеет в виду. Да, признался Хьюберт, он немного обеспокоен, но особых неприятностей не предвидится, и он рассчитывает уладить свои дела через каких-нибудь несколько дней.

Софи, подойдя к грубо сколоченной скамье, заставила его присесть рядом с собой. Рисуя на земле узоры кончиком своего зонтика, она сказала:

– Если речь идет о деньгах – как это случается почти всегда – и ты не хочешь обращаться к своему папе, то я могу тебе помочь.

– Что толку обращаться к отцу? – заявил Хьюберт. – У него нет ни гроша, а особенно несправедливо то, что, когда я один-единственный раз пришел к нему, он взбесился еще сильнее Чарльза!

– А что, Чарльз часто впадает в ярость?

– Еще бы! Хотя, может, это не совсем так, но я не знаю, чего от него можно ожидать!

Она кивнула:

– Словом, к нему обращаться ты тоже не хочешь. Тогда откройся мне, пожалуйста!

– Ни за что! – с достоинством заявил Хьюберт. – Это чертовский любезно с вашей стороны, Софи, но до такого я еще не докатился!

– Не докатился до чего? – уточнила она.

– До того, чтобы брать взаймы у женщин, вот до чего! Кроме того, в этом нет необходимости. Я выкручусь, причем раньше, чем мне придется снова вернуться в Оксфорд!

– Каким образом?

– Неважно, но у меня все получится! А если нет… Но этого не может быть! Конечно, у меня такой отец, что… нет, об этом и говорить не стоит! Хотя братец у меня – дьявольски упрямый и неприятный тип, у которого снега зимой не выпросишь, как у какого-нибудь еврейского ростовщика, но, к счастью, у меня есть пара надежных друзей, что бы там ни говорил Чарльз!

– Вот как! – сказала Софи, обдумывая услышанное. Чарльз, конечно, мог вести себя крайне неприятно, но она подозревала, что если он неодобрительно отзывался о ком-либо из друзей Хьюберта, то все-таки неспроста. – Ему не нравятся твои друзья?

Хьюберт коротко рассмеялся.

– Проклятье, ну конечно! Только потому, что они знают жизнь да время от времени пускаются во все тяжкие, он начинает зудеть, как ретивый христианин, и… Эй, Софи, вы ведь не передадите мои слова Чарльзу?

– Разумеется, я не стану делать ничего подобного! – с негодованием ответила она. – За кого ты меня принимаешь?

– Нет, просто… Ладно, все равно это не имеет значения! Через неделю я буду бодр и весел и больше ни за что не попаду в затруднительное положение, будьте уверены!

Ей пришлось удовлетвориться его заверениями, потому что больше ничего он не добавил. Погуляв еще немного по саду, она оставила его и вернулась в дом.

Она обнаружила мистера Ривенхолла сидящим под вязом на южной лужайке. У его ног спала плотно наевшаяся Тина.

– Если хотите полюбоваться редкостным зрелищем, Софи, – сказал он, – загляните в окно гостиной! Моя мать крепко спит на одной софе, а маркиза – на другой.

– Что ж, раз они именно так представляют себе удовольствие, то, думаю, не стоит им мешать, – ответила она. – У меня на сей счет иное мнение, но я постараюсь не забывать о том, что добрая половина людей предпочитает проводить дни в полной бездеятельности.

Он подвинулся, предоставляя ей место рядом с собой.

– Да, полагаю, леность не относится к числу ваших пороков, – согласился он. – Иногда я спрашиваю себя, а не было бы лучше для всех нас, если бы все обстояло иначе, но мы договорились не ссориться сегодня, посему я не стану развивать эту мысль. Но, Софи, что такого мой дядя нашел в этой женщине, отчего решил жениться на ней?

Она задумчиво наморщила лоб:

– Знаете, она очень мягкая и добродушная, а сэр Гораций говорит, что ему нравятся спокойные женщины.