А в Новой Бухаре тем временем шла лихорадочная подготовка к эвакуации. Спешно формировались все новые и новые эшелоны.

В огромные чаны, установленные на платформах, наливали воду. Ее нужно взять немало — и для паровозов, и для пулеметов, и для людей. Впереди — пустыня. Противник наверняка разрушил на нашем пути водокачки, перекрыл арыки, завалил колодцы.

В вагоны густо набивались женщины, старики, дети. Они тащили с собой домашний скарб. Вместе с нами собирались уехать все, кому встреча с войсками эмира грозила верной смертью.

Андраш Месарош, Йожеф Тот и я работали в городе. Стоило больших трудов обеспечить бесперебойную связь на период погрузки. Я объявил всех работников связи мобилизованными. Телеграфистки и телефонистки подняли вой. Ко мне явилась их делегация.

— Ваше распоряжение незаконно, — заявила пожилая дама в пенсне. — Мы женщины, и, следовательно, мобилизации не подлежим.

Надо было как-то выходить из положения. Я нарочито удивился:

— Вот так-так! Права получили равные с мужчинами, а об обязанностях забыли?

Наивная уловка возымела свое действие. Дама в пенсне стушевалась:

— Ну хотя бы домой пустили, собраться в дорогу, — попросила она.

— Это можно, — согласился я. — Только давайте установим строгую очередность...

На вокзал мы приезжаем последними. Одиннадцать длинных эшелонов стоят под парами. Вперед  уходит летучка под командованием Морозова. Ее задача расчищать дорогу.

За летучкой почти без интервалов потянулись составы. Едва хвост этой многоверстной кишки проскочил выходную стрелку, как все остановилось. Дальше дорога была разрушена: рельсы утащены, шпалы сожжены.

Что-что, а портить дороги наловчились тогда в Туркестане лихо. Но и восстанавливать приспособились. Правда, все делалось вручную, все на себе. Сзади разбирали, впереди укладывали. Вдоль вагонов по бесконечной цепочке люди передавали стальные полосы, деревянные черные брусья, болты, костыли, металлические плашки. Одновременно с этим отряды отбивали наскоки противника. Работа приостанавливалась, только когда враг подходил вплотную.

Так было и в тот раз. Продвигались мы черепашьими темпами. Головная летучка почти не выходила из боя. Налеты подразделений эмирских войск продолжались до темноты.

Утро следующего дня я и Месарош встретили на крыше вагона.

Наблюдаем за степью. Вдали появляется довольно значительная группа неприятельских войск.

Андраш смотрит в бинокль. Потом передает его мне.

— Готовятся...

Приклеиваюсь к окулярам. Да, выстраиваются. Рослый бородач в ярко-красном распахнутом на груди халате развернул зеленое знамя. Около него сгрудились чалмоносцы. Держит речь мулла. Его парчовый халат ярко блестит на солнце.

— Похоже, что скоро двинутся, — соглашаюсь я с Месарошем и предлагаю: — Пошли к Морозову.

Едва успеваем спуститься вниз, как нас окликает начальник штаба и направляет в цепь. Прихватив десяток гранат и целую «цинку» винтовочных патронов, опешим занять удобную позицию в полусотне шагов от полотна дороги. Из салон-вагона выходит Колесов и тоже спрыгивает в окопчик. По цепи тотчас пошло:

— Председатель Совнаркома... товарищ Колесов...

Высок авторитет Федора Ивановича среди бойцов. Может, и не все у него гладко получается в смысле  военного руководства, но что деятелен и смел — этого не отнимешь.

Раздаются первые выстрелы. Алимхановцы палят из старинных пушек. На землю плюхаются круглые чугунные ядра.

Мы с Месарошем ведем огонь не спеша, тщательно прицеливаемся. Вот Андраш сразил одного из предводителей. Шедшие за ним остановились, а потом отхлынули назад. Это уже не первый случай, когда после гибели главаря нападавшие поворачивают вспять.

— Видишь? — кричит мне Месарош. — Надо атамана бить!..

Наскоки противника продолжались весь день. Они отвлекали нас от работы. Но как только наступили сумерки, во вражеском стане протяжно заголосили муэдзины, призывая правоверных к вечерней молитве. Теперь до утреннего намаза враг будет отдыхать, а нам спать не придется. Ночь — наша верная союзница. К счастью, в начале марта она достаточно продолжительна. Можно многое успеть.

У меня ныло плечо: новая винтовка сильно отдавала. Я было собрался сам отрегулировать ее, но Месарош предложил:

— Давай сюда, сделаю. А ты лучше сходи в штаб, узнай там, что и как...

Я отправился.

Кишишев, примостившись на ступеньке вагона, попыхивал трубкой. Он заинтересовался нашими наблюдениями.

— Значит, если вожак погиб, то все поворачивают?

— Да... Вот если бы все наши по их главарям били! А?

— Рискованно, — послышался из тамбура голос Полторацкого. — Не получится так: пока бойцы будут уничтожать главных, остальные без потерь до наших позиций дорвутся?

— Думаю, этого бояться не надо, — возразил Кишишев. — Вывести из строя прежде всего главаря — очень важно. Передам ваше предложение командующему...  

Вместе с другими Месарош и я всю ночь помогали железнодорожникам. Продвинулись почти на десять верст.

Постепенно это стало правилом: днем — бои, ночью — изнуряющая работа.

Быстро истощались запасы воды. Был установлен суровый питьевой режим. Около чанов выставили усиленные караулы. Здесь почти всегда толпились женщины в тщетной надежде вымолить дополнительную порцию влаги для детей...

Эшелоны приближались к станции Малик. Со стороны Самарканда выручать нас шли ташкентцы. Но мы об этом не знали. А эмир знал и поэтому спешил разбить нас. Налеты его орд становились все ожесточеннее.

Очередной удар противник обрушил на головной состав. Оттуда вскоре передали:

— На паровозе пулеметчика убило!

Месарош толкнул меня в плечо:

— Пошли...

С тендера, где стоял «максим», трое бойцов снимали убитого. Это был, судя по потертой шинели и серой, под мерлушку, папахе, старый солдат-фронтовик. Без него расчет вести огонь не мог.

Месарош молча отстранил от «максима» парня в тужурке. Красногвардеец не стал возражать. Он и его товарищ перешли на другое место. Третий остался и начал собирать раскиданные коробки с лентами. Так сам собой образовался новый расчет: Андраш Месарош — наводчик, я — второй номер, парень в тужурке стал подносить патроны, а Иожеф Тот взял на себя обязанности наблюдателя.

Стрелял Месарош виртуозно. Так же уверенно бил слева другой «максим». Плотный перекрестный огонь двух пулеметов остановил противника. Казалось, дело сделано. Но тут вперед выскочили дервиши и мулла. Их призывные вопли, обещавшие райское блаженство павшим в бою и жестокую кару трусам, возымели действие. Неприятельская лавина снова двинулась на нас.  

Месарош, верный своему принципу «бить по голове», полоснул меткой очередью по духовенству. Результат получился совсем иной, чем прежде. Сарбазы подняли дикий вой и, как ополоумевшие, устремились к составам. Неведомо откуда впереди них появились всадники.

Наш «максим» от беспрерывной стрельбы походил на поспевший самовар. Я отвинтил медную пробку кожуха, долил воды. Она хранилась в специальной банке. Чтобы не подвергаться искушению, пулеметчики сами добавляли в нее по нескольку граммов керосина.

Покончив с доливкой, взглянул на Месароша, ободряюще кивнул: продолжай, мол, в том же духе. Но Месарош болезненно поморщился и, прижав ладонью правое плечо, вдруг отвалился в сторону. Раненым занялся Йожеф Тот, а я лег за пулемет. Расстреляв ленту, обернулся:

— Как, Андраш?

— Помогать можно, стрелять нет.

А по тендеру все чаще стучали пули. Машинист и его помощник, сберегая воду, под огнем врага затыкали пробоины деревянными колышками. На дырки в топливном баке не обращали внимания: мазут давно кончился и паровоз топили шпалами и жмыхом, обильно поливая их хлопковым маслом.

Я расходовал ленту за лентой. Промахнуться было трудно: расстояние, отделявшее нас от противника, едва ли превышало сотню шагов. Какой-то оголтелый всадник в зеленом халате проскочил через цепь красногвардейцев, подлетел к паровозу и стал тыкать в него пикой. Машинист пустил струю пара. Лошадь шарахнулась в сторону.