На помощь Габору я послал эскадрон Чанчикова, а Валлаху приказал отрезать противнику пути отхода на Кермине. Валлах отличный кавалерист, дисциплинированный, решительный. Его путь в ряды красных бойцов был типичным для многих военнопленных. Он — сын венгерского металлиста. С большим трудом ему удалось окончить гимназию. Когда вспыхнула мировая война, определился в гусарский полк.  

Незадолго до производства в офицеры попал в плен. После Февральской революции в Ферганском лагере военнопленных вступил в коммунистическую группу, а коммунисты первыми записались в Красную гвардию...

Совершив обходный маневр, конники Валлаха при поддержке артиллерии сломили оборону сарбазов, закупорили выход из Зиадина.

Когда смолкли последние выстрелы, я взглянул на часы. Разгром довольно сильного зиадинского гарнизона занял чуть больше часа. Конечно, главную роль в этом сыграли кавалеристы Сокольского. Но и наши действовали напористо. Лишь небольшой части вражеских войск, оборонявшихся в городе, удалось скрыться в садах и зарослях Зеравшанской долины.

Я расположил свой отряд на станции Зиадин. Туда же прибыло и управление группы. Собрав командиров, Э. Ф. Кужело сказал:

— Хатырчи и Зиадин наши, а вот с Кермине неудача. Туда на бронепоезде номер десять был направлен десант во главе с Павлом Волковым. Но против него оказалось куда больше сил, чем донесла разведка. Будем помогать всей группой...

Остаток дня и всю ночь отдыхали, а утром 31 августа двумя колоннами выступили в поход. Путь Кужело избрал кратчайший — по степи вдоль железнодорожной линии. Каршинская полупустыня, на мой взгляд, названа степью по недоразумению. Ее зеленый покров держится недолго: траву начисто выжигает солнце. Лишь кое-где остаются редкие пятна неприхотливой верблюжьей колючки. Но к исходу августа даже и колючка побурела, не выдержав зноя.

Ни ветерка, ни облачка. Раскаленный воздух насыщен мельчайшей лёссовой пылью. Она покрывает все вокруг желто-серой пеленой, лезет в глаза, уши, скрипит на зубах, смешиваясь с потом, грязными струями течет по лицам, проникает за воротник. Бойцы чертыхаются. Задние просят передних поменьше пылить. Но что поделаешь? И без того дистанции и интервалы больше обычных.

Впереди гигантским озером заискрились солончаки. Мираж был настолько впечатляющим, что даже бывалые туркестанцы невольно заторопили коней. И вот  под копытами уже похрустывает белоснежная корочка. Соль так мелка, что тоже клубами подымается вверх. От нее слезятся глаза, а тело испытывает неприятный зуд.

Наконец из серой дымки вынырнул станционный поселок. Изнурительный пятичасовой марш завершен. Привал. Все рассыпались вдоль арыка.

Местные жители, радостно встретившие нас, сообщили, что в Кермине, расположенном в пяти километрах от станции, много сарбазов.

Более определенные сведения о противнике удалось получить лишь ночью, когда возвратились разведчики. Нужные показания дал и задержанный разъездом Габриша придворный врач эмира Писаренко. Трудно сказать, что заставило этого эскулапа напялить на себя рваный халат, тюбетейку и пробираться под покровом темноты в Старую Бухару. Он клялся, что хотел перебежать на нашу сторону, но заблудился и попал не на ту дорогу...

Обстановка прояснилась. Главные силы керминенского бека лишь начали занимать оборону по южному пригороду. Внутри крепости оставлено три батальона. Один из них вместе с пятью сотнями ополченцев обороняет дворец, где укрылась местная знать. Вокруг города расположились группами остатки хатырчинского и зиадинского гарнизонов, несколько сот наспех вооруженных жителей. Артиллерия только на крепостных стенах. Пушек не менее двадцати, в их числе 4-дюймовые клиновые и 9-фунтовые английские.

Собрав командиров и комиссаров, Э. Ф. Кужело объявил свое решение — атаковать Кермине на рассвете, чтобы не дать противнику ни минуты дневного времени для совершенствования обороны. Заметив среди присутствующих незнакомое лицо, я тихонько спросил у С. В. Крыжина, кто это. Он удивился:

— Ты его еще не знаешь?! Это же Миклош Врабец, командир Второго Интернационального кавполка. Поди представься.

Я последовал его совету.

Миклош Врабец был известен в Туркестане. Коммунист-интернационалист, он еще в середине 1918 года сформировал в Ферганской области добровольческий отряд из бывших военнопленных. Вошли в отряд  преимущественно венгры. Воевали они лихо. Советское правительство наградило Врабеца орденом Красного Знамени.

Мне было очень приятно лично познакомиться с прославленным командиром полка.

После совещания удалось немного вздремнуть. Еще затемно нас подняли. Я вышел на крыльцо и почти столкнулся с Кажбаком. Он уже возился с лошадьми.

Мой жеребец Сокол вытянул крутую шею — ждал угощения.

— Эх, досада! Забыл прихватить сахарку. Считай, Сокол, теперь два куска за мной.

Но сладкоежка не верил и продолжал лизать пустую ладонь.

Кажбак осуждающе проворчал:

— Чай пил, себе сахар не забыл... Ни-хо-ро-шо!..

Он достал из кармана крохотный огрызок и протянул Соколу. Приходилось молчать: виноват...

Вдали в утренней дымке виднелись высокие зубчатые стены крепости, большие ворота, за ними купол мечети. До самого Кермине простерлась ровная, как сковородка, степь. Части и подразделения развернулись и неподвижно застыли на северной окраине станционного поселка. Томительно тянулись минуты ожидания.

Но вот тишину нарушил грохот тяжелого орудия с бронепоезда. Тотчас же заговорила и полевая батарея кавбригады. Кермине заволокло дымом. Артиллерия бека открыла ответный огонь.

Кужело тронул шпорами серого в темных яблоках коня. Сверкнула сталь клинка, прозвучала команда:

— Группа! Шашки к бою!..

Серебряная труба мягко запела «рысь». Сигнал подхватили полковые и эскадронные трубачи.

Строй двинулся.

Артиллеристы активно поддерживали атаку. Над вражескими позициями — клубки шрапнельных разрывов. Тяжелые снаряды бронепоезда разворачивали глинобитные укрепления.

Кужело перевел коня на галоп. Следовавшие за ним кавалеристы сделали то же самое. Политработники запели «Интернационал». Красноармейцы подхватили  знакомую мелодию. Над степью торжественно полетели слова:

Это есть наш последний

И решительный бой...

Вздымая серые облака, неудержимо неслась ощетинившаяся сталью клинков кавалерийская лава. Перед нею заметались теперь уже ясно видимые фигуры сарбазов. Они еще не окопались, а лишь укрылись за дувалами и деревьями, в сухих арыках. Их беспорядочная стрельба почти не причиняла вреда. Шагов за триста до вражеских позиций конники перешли на карьер. На левом фланге и в центре противник не смог оказать сколько-нибудь серьезного сопротивления, был смят. Красноармейцы ворвались в крепость.

Труднее сложилась обстановка на правом крыле. Путь наступавшему здесь бухарскому революционному отряду Булатова преградил сильный заслон, укрывшийся на кладбище. Белогвардейские офицеры, состоявшие на службе у бека, заставили сарбазов как следует окопаться здесь. Для обороны приспособили также ограды, каменные надгробия, памятники.

Как раз здесь наступал и наш дивизион. Я направился туда, где за куполом одной из гробниц маячил эскадронный знак Валлаха. Со мной поскакали комиссар Сабо и артиллерийский корректировщик.

Действовать в конном строю было несподручно. Валлах и Габор приказали бойцам спешиться. Под прикрытием пулеметов они заняли исходный рубеж для атаки. На помощь нам переключилась полевая батарея, освободившаяся от стрельбы по городу, где уже находились наши главные силы. Сюда же ударили и пушки бронепоезда.

Тяжелые снаряды навели страх на сарбазов. Сверху сыпался шрапнельный град. Как только он прекратился, Валлах и Габор выхватили из ножен сабли.

— Вперед!

Противник был опрокинут и обращен в бегство. Сбрасывая для облегчения ватные халаты, сарбазы спешили к крепостным воротам, не предполагая, как видно, что и там для них спасения нет.