— Я так устал все время изучать Талмуд. Это такая холодная штука… От нее становится скучно. Вот я и читаю все, что в руки попадает. Вообще-то не все, а то, что мне библиотекарша советует. И там еще есть один человек, он советует мне книги, которые мне стоит прочесть. Смешная она, эта библиотекарша. Хороший человек, но все время на меня пялится. Наверно, удивляется, как это человек вроде меня может читать все эти книги.

— Я тоже немного удивляюсь.

— Я объяснил ей. Сказал, что устал изучать Талмуд и что школьные уроки по английским предметам тоже не вдохновляют. Я думаю, что учителя просто боятся моего отца. Они боятся, что потеряют работу, если будут рассказывать что-то захватывающее или необычное. Не знаю. Но как же интересно читать все эти книги!

Он машинально играл со своим правым пейсом: осторожно пропускал через правую ладонь, наматывал на указательный палец, отпускал и снова наматывал.

— Я никому раньше этого не говорил. И все время гадал, кому же я смогу когда-нибудь это рассказать.

Он уперся взглядом в пол. Потом взглянул на меня и улыбнулся. Это была невеселая улыбка, но, кажется, она вывела его из того состояния, в котором он находился.

— Если бы ты тогда сделал утку на том мяче, я бы так до сих пор и гадал, — сказал он и снова сунул руку в карман.

Я ничего не отвечал. То, что я услышал, меня слегка ошеломило. У меня в голове не укладывалось, что это говорит Дэнни Сендерс, сын рабби Сендерса, цадика.

— Сказать тебе честно? — спросил я.

— Конечно.

— Я не знаю, что о тебе и подумать. Я не шучу, ничего такого. Я правда не знаю, что о тебе и думать. Ты выглядишь как хасид, но ты говоришь не как один из них. Мой отец рассказывал мне, что хасиды говорят совсем по-другому. Порой ты говоришь так, словно вообще не веришь в Бога.

Он смотрел на меня, но ничего не отвечал.

— Ты действительно станешь раввином и займешь место своего отца?

— Да, — сказал он спокойно.

— Но как ты можешь, если ты не веришь в Бога?

— Я верю в Бога. Я никогда не говорил, что я не верю в Бога.

— Но все равно ты говоришь не как хасид.

— А как я говорю?

— Ты говоришь… Ты говоришь как апикойрес.

Он улыбнулся, но ничего не сказал. Это была грустная улыбка, и его голубые глаза тоже были грустны. Он снова уставился в окно, и мы надолго погрузились в молчание. Но это было теплое молчание, без всякой неловкости. Наконец он сказал очень спокойно:

— Я должен занять место моего отца. У меня нет выбора. Это место передается по наследству. Я как-нибудь с этим разберусь. Не так уж это плохо быть раввином. Когда я стану раввином, моих последователей не будет беспокоить, что я читаю. Я буду для них кем-то вроде Бога. Они не станут задавать мне вопросов.

— Тебе хочется становиться раввином?

— Нет.

— Как же ты можешь потратить свою жизнь на то, что тебе не нравится?

— У меня нет выбора, — повторил он. — Это династия. Если сын не унаследует отцу, династия пресечется. Люди ждут, что я стану их раввином. Мои предки были их раввинами на протяжении шести поколений. Я не могу просто так уклониться. Я… Я в ловушке, можно так сказать. Но я с этим разберусь как-нибудь.

По его голосу не было заметно, что он готов с этим разобраться. Его голос звучал очень грустно.

Мы всё сидели и сидели, молча, глядя на людей в окно. Солнце должно было вот-вот закатиться, и я вдруг спохватился, почему это отец еще не пришел меня навестить. Дэнни снова начал наматывать свой пейс на указательный палец. Затем он тряхнул головой и спрятал руки в карманы. Потом откинулся на спинку скамейки.

— Забавно выходит, — сказал он. — Очень забавно. Я должен стать раввином, но не хочу им становиться. Ты не должен — но хочешь им стать. Безумный мир.

Я ничего не сказал. Я вспомнил мистера Саво, сидящего на кровати и повторяющего: «Безумный мир. Уродский». Как он там себя чувствует? Раздернули ли занавески вокруг его кровати?

— А какой именно областью математики ты интересуешься? — спросил Дэнни.

— Логикой. Математической логикой.

Он выглядел растерянным.

— Ее еще называют символической логикой.

— Никогда о такой не слышал, — признался он.

— Это и впрямь новая область математики. Она, можно сказать, началась с Рассела и Уайтхеда, с их книги «Основания математики».

— Бертрана Рассела?

— Ну да.

— А я и не знал, что он математик.

— Ну конечно же, он великий математик! И логик тоже.

— Я очень слаб в математике. Это вообще что такое? Математическая логика, я имею в виду.

— Ну, они пытаются вывести путем дедукции всю математику из базовых логических оснований и показать, что математика в действительности основывается на логике. Это все вообще довольно сложно, но мне нравится.

— И ты проходишь это в школе?

— Нет. Но ты не один много читаешь сверх программы.

На мгновение он уставился на меня в растерянности. Потом рассмеялся.

— Я не читаю семь-восемь книг в неделю, как ты. Всего лишь три или четыре.

Он снова захохотал. Потом вскочил на ноги. Его глаза сияли и блестели от возбуждения.

— Я слыхом не слыхивал о математической логике. Но звучит классно. И ты хочешь стать раввином? Слушай, а как это делается? Я имею в виду — как можно вывести арифметику из логики? Я не вижу, где здесь…

Он прервался и взглянул за меня.

— Эй, в чем дело?

Я обернулся и тоже быстро вскочил на ноги:

— Это мой отец.

Мой отец вышел из лифта в другом конце коридора и шел в сторону моей глазной палаты. Я подумал было, что мне надо его окликнуть, но за несколько шагов до входа он сам нас заметил. Если он и удивился, увидев нас с Дэнни, то не подал виду. Выражение его лица не изменилось. А вот лицо Дэнни изменилось совершенно. Выражение живого интереса на нем сменилось глубоким изумлением. Он на мгновение оглянулся, словно хотел удрать. Я заметил, что он нервничает и о чем-то беспокоится, но не успел об этом подумать, потому что мой отец уже был здесь. В своем сером двубортном костюме и серой шляпе. Он гораздо ниже ростом, чем Дэнни, и немного ниже меня самого. Лицо его по-прежнему казалось бледным и встревоженным. Он тяжело дышал и держал платок в правой руке.

— Опоздал, — выдохнул он. — Боялся, что меня вообще не пустят.

Его голос звучал хрипло и надтреснуто.

— Факультетское собрание, никак не могли закончить. Как ты, Рувим?

— Прекрасно, аба.

— А это ничего, что ты здесь, в коридоре?

— Все в порядке, аба. Пациенту рядом со мной внезапно стало хуже, и мы не хотели его беспокоить. Аба, позволь тебе представить Дэнни Сендерса.

Я заметил, что в уголках губ у моего отца появилась слабая улыбка. Он кивнул Дэнни.

— Дэнни, это мой отец.

Дэнни ничего не ответил. Он просто стоял и смотрел на моего отца. Мой отец смотрел на него из-под своих очков в металлической оправе, и на губах его играла улыбка.

— Я не… — начал Дэнни и прервался.

Наступила длительная пауза. Мой отец и Дэнни стояли и смотрели друг на друга, а я смотрел на них обоих, и все молчали.

Наконец мой отец нарушил молчание. Он сделал это тактично и деликатно.

— Я смотрю, Дэнни, — сказал он с теплой улыбкой, — ты играешь в мяч так же рьяно, как читаешь книги. Но надеюсь, с книгами ты управляешься получше, чем с мячами.

Теперь настал мой черед изумляться.

— Ты знаком с Дэнни?

— В какой-то мере, — ответил отец, широко улыбаясь.

— Я не знал… — пролепетал Дэнни.

— Да и откуда тебе было знать? Я никогда не называл своего имени.

— Так вы все это время знали, кто я?

— Только со второй недели. Спросил библиотекаршу. Ты ведь как-то хотел записаться, но так и не взял читательский билет.

— Я не рискнул.

— Я тебя хорошо понимаю.

До меня наконец дошло, что это мой отец советовал Дэнни книги для чтения! Он и был тем самым «человеком из библиотеки».

— Ты никогда мне не говорил об этом! — сказал я громко.