«Без дыр, — кричал он от домашней базы, — без дыр, слышите? Гольдберг, ну какой же это оборонительный фронт? Плотнее! Между тобой и Мальтером крейсер пройдет! Вот так. Шварц, куда ты смотришь, ждешь парашютистов? Это спортивная игра. Враг на земле. Это слишком неточный бросок, Гольдберг. Целься, как снайпер. Дайте ему снова мяч. Бросай! Хорошо. Как снайпер! Очень хорошо. Держитесь крепче! На войне — никаких дыр в обороне!»
Мы взмахивали битами и перекидывали мяч, а день стоял теплый и солнечный, и нас обволакивало счастливое предчувствие близких каникул и радостное возбуждение от предстоящей игры. Нам очень хотелось выиграть — и ради самих себя, и ради мистера Галантера, так нам нравилась его бьющая кулаком в ладонь искренность. Раввинам-учителям бейсбол казался зловредной тратой времени, проявлением тлетворного, грозящего ассимиляцией вторжения английской культуры в жизнь ешивы. Но для учеников большинства общинных школ победа в межрайонном матче значила лишь немногим меньше, чем наивысшая оценка в талмудистике, потому что это был несомненный признак американскости, а считаться настоящим американцем стало для нас очень важно в эти последние военные годы.
Итак, мистер Галантер стоял около домашней базы, громко подбадривая нас и раздавая последние указания, а я вышел на минутку с поля, чтобы подправить свои очки. Я носил очки в черепаховой оправе, и перед каждой игрой мне приходилось загибать внутрь заушины, чтобы очки плотнее прижимались к голове и не сползали на переносицу, когда я начинал потеть. Я делал это перед самой игрой, потому что загнутые заушины сильно врезались в кожу и я не хотел терпеть боль ни на мгновение дольше, чем это необходимо. Эти места воспалялись и болели несколько дней после каждого матча, но, думал я, это лучше, чем постоянно поправлять очки или позволить им свалиться во время важного матча.
Позади сетки, ограждавшей домашнюю базу, стоял Дэви Кантор, один из наших запасных. Это был круглолицый темноволосый коротышка с выпуклыми, совиными очками и очень семитским носом.
— Классно выглядишь, Рувим, — сказал он, глядя, как я вожусь со своими очками.
— Спасибо.
— Все, правда, здорово выглядят.
— Это будет хорошая игра.
Дэви уставился на меня через свои выпуклые стекла.
— Ты так думаешь? — спросил он наконец.
— Ну да, а почему нет?
— Ты видел, как они играют, Рувим?
— Нет.
— Это же убийцы.
— Ну да.
— Нет, правда. Они дикие совсем.
— А ты их видел?
— Дважды. Это убийцы.
— Все играют на победу, Дэви.
— Они не просто играют на победу. Они играют так, как будто выполняют первую из десяти заповедей.
Я рассмеялся:
— Эта-то ешива? Да ладно тебе, Дэви.
— Точно тебе говорю.
— Ага, конечно.
— Рабби Сендерс наказал им никогда не проигрывать, потому что это позор для их ешивы или что-то в этом роде, не знаю. Увидишь.
— Эй, Мальтер! — крикнул мистер Галантер, — что ты там делаешь, за полем?
— Увидишь, — повторил Дэви.
— Ну да, — улыбнулся я в ответ, — священная война.
Он уставился на меня.
— Ты сегодня играешь? — спросил я.
— Мистер Галантер сказал, что, возможно, выпустит меня на вторую базу, если тебе придется подавать.
— Ну, удачи.
— Мальтер! — снова крикнул мистер Галантер. — Война на пороге, ты забыл?
— Иду, сэр! — ответил я и побежал обратно на свое место на второй базе.
Мы еще несколько минут покидали мяч, а потом я встал на домашнюю базу, чтобы поупражняться в отбивании подач. Сначала я послал далеко направо, потом поближе налево и уже занес биту для третьего удара, но тут кто-то закричал: «Вот они!» и я застыл с битой на плече, глядя, как команда, с которой нам предстояло играть, появляется из-за угла и заходит во двор. Дэви распахнул глаза за выпуклыми очками, нервно пнул сетку и мрачно засунул руки в карманы своих штанов на лямках.
Я смотрел, как они выходят на поле.
Их было пятнадцать, одетых одинаково: в белые рубашки, темные брюки, белые фуфайки и маленькие черные кипы. Как принято у ультраортодоксов, они были очень коротко стрижены, и только с висков свисали никогда не трогаемые локоны, свитые в длинные пейсы. Кое у кого пробивались бороды — редкие кустики волос, торчащие в беспорядке на щеках, подбородках и верхних губах. У всех у них под рубашками были надеты традиционные нагрудники — «талес катан», и пришитые к их четырем углам кисти-цицит свисали над брючными ремнями, колыхаясь в такт шагам. Будучи ультраортодоксами, они буквально выполняли библейскую заповедь: «И будут они в кистях у вас для того, чтобы вы, смотря на них, вспоминали все заповеди…»[4].
У нашей команды, наоборот, не было какой-то единой формы, и каждый оделся, как ему вздумалось: в полукомбинезоны на лямках, шорты, брюки, рубашки-поло, фуфайки, даже майки. Некоторые из нас носили поддевки-нагрудники, другие — нет, но никто не выпустил кисти поверх брюк. Единственное, что у нас было общее, — это маленькие черные кипы, которое мы тоже все носили.
Они подошли к сеточному ограждению и сгрудились в молчаливую черно-белую массу, с битами, мячами и перчатками в руках. Нельзя было сказать, что их вид выражал какую-либо ярость. Я заметил, как Дэви Кантор снова пнул сетку и перешел в другое место — на линию третьей базы, нервно теребя свои штаны.
Мистер Галантер улыбнулся и направился к ним, быстро двигаясь на носках, так что кипа просто чудом держалась на его лысеющей макушке.
От черно-белой массы игроков отделился человек и сделал шаг навстречу. Ему было под тридцать, он носил черную пару, черные ботинки и черную шляпу. Еще у него была черная борода и книга под мышкой. Вне всякого сомнения, это был раввин, и я удивился, почему это у них в ешиве раввин выполняет обязанности тренера.
Мистер Галантер подошел к нему и протянул руку.
— Мы готовы, — сказал раввин на идише, пожимая протянутую руку с видимым безразличием.
— Отлично, — улыбаясь, ответил наш тренер по-английски.
Раввин окинул взглядом поле.
— Вы уже играли? — спросил он.
— В смысле?
— У вас была разминка?
— Да, конечно, мы…
— Нам тоже надо размяться.
— В смысле? — повторил мистер Галантер с озадаченным видом.
— Вы разминались, теперь мы разомнемся.
— Вы что, не разминались в своем дворе?
— Разминались.
— Ну так…
— Но мы никогда раньше не играли на вашем поле. Дайте нам несколько минут.
— Ну, вообще-то… — протянул мистер Галантер, — у нас не так много времени. По правилам каждая команда должна разминаться на своей площадке.
— Дайте нам пять минут, — настаивал раввин.
— Ладно, — решился мистер Галантер. Он больше не улыбался. В домашних играх он всегда старался начать как можно скорее — чтобы не дать нам «охолонуть», как он выражался.
— Пять минут, — повторил раввин. — Скажите вашим ребятам уйти с поля.
— В смысле?
— Мы не можем разминаться вместе с вашими ребятами. Скажите им уйти с поля.
— Ладно, хотя… — начал было мистер Галантер, но осекся. И задумался. Черно-белая масса игроков позади раввина стояла очень тихо, ожидая ответа. Я успел заметить, что Дэви Кантор ковыряет носком ботинка асфальт площадки. — Ладно, без проблем. Пять минут. Только пять минут, хорошо?
— Скажите вашим ребятам уйти с поля.
Мистер Галантер мрачно взглянул за пределы площадки. Вид у него был несколько растерянный.
— Все с поля! — крикнул он наконец не очень громко. — Им нужна пятиминутная разминка. Быстро, быстро! Не останавливайтесь, не опускайте руки. Двигайтесь! Покидайте-ка мячи за домашней базой. Живо!
Наши игроки разбежались с поля.
Черно-белая масса оставалась неподвижной позади проволочного ограждения. Молодой раввин повернулся к своей команде.
— Поле в нашем распоряжении на пять минут, — сказал он на идише. — Помните, зачем и для кого мы играем.
Затем он посторонился, и черно-белая масса распалась на пятнадцать отдельных игроков, которые быстро заняли площадку. Один из них, долговязый парень с волосами соломенного цвета и длинными руками и ногами, состоящими, кажется, из одних костей и острых углов, встал на домашней базе и начал отбивать подачи. Он пустил несколько легких мячей низом и сделал несколько свечек. Полевые игроки встретили его удары радостными криками на идише. Сами они действовали довольно неуклюже: пропускали низовые мячи и откидывали высокие, неловкие навесы. Я взглянул на молодого раввина. Он сидел сбоку на скамейке и читал свою книгу.
