Я повернулась на бок, свесилась с кровати и уставилась на картонную коробку с надписью: «Спальня Кендалл». Интересно, остался ли там тайленол с прошлого лета? Тогда я тоже не могла спать, только виновата в этом была работа в кофейне Интеллиджентсия на Северном Бродвее. От избытка кофеина я все время была на взводе.
Хм, это вряд ли. Да и не стоит мне его принимать, особенно учитывая, что я отказалась от предложенного мамой снотворного, которое она как медсестра бесплатно получает в больнице. Правда, моя бессонница вызвана не ненормированным рабочим днем, как у нее. Я не могу спать из-за этой чертовой тишины!
Я родилась и выросла в Чикаго, а значит, привыкла к звукам большого города: шуму машин, полицейским сиренам и грохоту мусоровозов. Я не мыслю жизни без непрекращающейся болтовни местных жителей и туристов, постоянно прибывающих в Город Ветров[1]. Мне недостает пронзительного металлического скрипа поездов на станциях наземного метро. Я скучаю по шуму покидающих и прибывающих в аэропорты О'Хара и Мидвэй самолетов. Их всегда так много в небе Чикаго, что, кажется, только протяни руку и обязательно схватишь один. Для меня вся эта какофония звуков превращается в потрясающую симфонию большого города. Но сейчас меня окружает только абсолютная тишина улицы Мейн-стрит в Рэдиссоне, Джорджия. И эта тишина — невыносима!
Я не шучу. Я уже придумала имена всем сверчкам и цикадам, населяющим наш задний двор. Мне приходится открывать окно — вентилятор не справляется с ночной духотой. Так я и лежу, уставившись в плесень на потолке. Как говаривала моя бабушка Этель: «Так тихо, что слышны мысли мертвецов».
Ага. Только этого мне и не хватает.
Я мечтаю о романтических снах с Джастином Тимберлейком и Ченнингом Татум. Вот это было бы здорово.
Развалившись на матрасе, я вытираю ладонью пот со лба. Во всем виновата сентябрьская жара. Дома в Чикаго я бы уже заворачивалась в свой любимый плед. Сомневаюсь, что он мне здесь понадобится. Это не правильно. Все здесь в Рэдиссоне не правильно.
Не хочу показаться занудной шестнадцатилеткой, но к этому городу я буду еще долго привыкать. С самого переезда я чувствую себя не в своей тарелке. Уже три дня у меня раскалывается голова (болит прямо за правым глазом), и никакое обезболивающее не помогает. Скорее всего, это от нервов. Мне ведь пришлось оставить в Чикаго всю свою жизнь, и ради чего, спрашивается? Ради городка, размером с один парк в большом городе.
В очередной раз повернувшись на бок, я начинаю тереть кулаком глаз, надеясь прогнать боль. Только бы уснуть, и тогда все будет в порядке. Мои вздохи тонут в шуме вентилятора. Сперва свое странное состояние я пыталась списать на аллергию. Ведь этот древний дом буквально забит вековой пылью. Только я не чихаю, и глаза у меня не слезятся. Мои симптомы уж больно странные.
Вчера, например… Я вешала полку для всяких безделушек, и вдруг у меня начало жутко колоть пальцы, словно я сильно отлежала руку. Я даже выронила молоток. Вот о чем я говорю.
Помогая маме вешать гамак и устанавливать стол для пикников на заднем дворе, я внезапно расплакалась. И это была не пара слезинок, а настоящая истерика. Обычно так сильно я плачу, только пересматривая «Дневник памяти»[2]. Поток слез абсолютно без причин. Абсолютно. Мама списала все на тоску из-за переезда. Доля правды в этом, наверное, есть, но это точно не главная причина. Чтобы успокоить маму и предотвратить очередную попытку напичкать меня разнообразными лекарствами из ее бездонной сумки с пробниками, я сослалась на предменструальный синдром. К счастью, мой ответ ее удовлетворил.
Но самое странное, помимо стремительно развивающегося сомнамбулизма, произошло вчера вечером, когда я раскладывала пасьянс в своей комнате. И это был не компьютерный пасьянс, а самый что ни на есть классический пасьянс с настоящими игральными картами — как не модно с моей стороны! Просто кабельное телевидение и Интернет нам еще не подключили. Как мне общаться с миром, если я даже не могу открыть Живой Журнал?
Так вот, раскладываю я пасьянс, но как бы я ни тасовала колоду, у меня все время выпадает только эта чертовка — дама червей. Я перетасовывала карты раз двадцать, но эта глупая женщина с недовольным лицом и мешками под глазами всегда умудрялась оказаться наверху. Я даже испугалась. А вы бы не испугались ожившей карты? Как только нам подключат Интернет, первым делом разузнаю все об этой странной даме. Еще дома — да, Чикаго для меня по-прежнему дом — я как-то услышала от моей подруги Марджори, что некоторые умеют читать обычные карты как карты таро. Может, мне удастся найти какую-нибудь книгу, где бы все объяснялось. Или я просто сойду с ума.
Очередной глубокий вздох, и ветер раздувает занавески цвета слоновой кости на моем окне. Ткань обвивается вокруг одного из столбиков кровати, и это похоже на медленный танец. Еще только девять тридцать, но я подумала, что если лягу пораньше — в предвкушении первого дня в новой школе — будет легче заснуть. Зря надеялась.
Дверь спальни со скрипом приоткрылась.
— Кендалл? Ты не спишь?
— Конечно нет, — резко ответила я, откидывая тонкое одеяло. — Прости.
— Ничего. Я понимаю.
Мама вошла и включила свет. Смешной пучок, в который она стала собирать свои темные волосы, делал ее моложе сорока восьми лет. Я прищурилась и заметила в ее руках большую коробку.
— Твой отец только что вернулся из «Мега-Марта»…
Я не дала ей договорить.
— Здесь даже есть «Мега-Март»? Прямо чудо цивилизации.
Мама недовольно посмотрела на меня.
— Кендалл, мы не на краю земли. Да, это не центр Чикаго, но до Атланты всего час езды, да и здесь, в Рэдиссоне, есть все необходимое для комфортной жизни.
Я сдуваю упавшую на глаза прядь волос и свешиваю ноги с кровати. Почему отец не смог найти работу в Атланте выше моего понимания. Я знаю, что он первоклассный архитектор, и в Рэдиссоне запланировано масштабное благоустройство, чтобы сделать его более привлекательным для семей с детьми, но было бы куда приятнее переехать из одного большого города в другой. Во времена Гражданской войны Рэдиссон был настолько незначительным городком, что даже не удостоился сожжения войсками генерала Шермана в ходе его знаменитого Броска к морю. Ну, как мне жить в таком месте?
Мама поставила коробку на кровать.
— Папа купил это в надежде решить твою небольшую… проблему.
Если только это не чугунная сковородка, которой я смогу ударить себя по голове и потерять сознание на несколько блаженных часов, мне не интересно. Ооо, может, это тот самый современный кондиционер, который папа обещал установить в каждой комнате этого суперстарого дома? Урааа!
— Посмотри!
Мама вытащила из коробки белый прибор, напоминающий большую колонку.
— Это поможет тебе уснуть.
Нахмурившись, я прочла надпись на коробке:
— Звуки жизни четыреста сорок?
Мама развернула длинный шнур и подключила прибор к ближайшей розетке. Машина зажужжала, и комнату наполнили слабые статические шумы.
— Это генератор белого шума. Он здорово помогает людям с бессонницей.
— А они разве не для младенцев? — поинтересовалась я. Меня терзали смутные сомнения в эффективности этой штуки.
Махнув рукой, мама ответила:
— Младенцев, взрослых — не имеет значения. Они подходят для всех людей с сомнипатией.
Ну, вот. Опять медицинский жаргон.
— С чем?
— С нарушениями сна.
— Мам, сомневаюсь, что у меня… — на этих словах я прикусила язык. Я ведь понятия не имею, что со мной происходит.
Мама поставила прибор на тумбочку и вытащила из коробки инструкцию.
— Оп! Ты только послушай. «Устройство «Звуки жизни четыреста сорок» имеет три программы: Звуки матки, Сердцебиение и Колыбельная. Эти умиротворяющие звуки очень благоприятно действуют на новорожденных, создавая ощущение покоя и безопасности». И смотри, Кендалл, здесь есть таймер и регулятор громкости. Эту машинку можно даже брать с собой в поездки.
