– Как я зол! – не переставая, выл регент, – Я зол как тысяча голодных волчиц! Предатели, кругом одна измена. Выжгу каленным железом язву, раздавлю…Никто не уйдет живым!…Никто…!

Старый колесный паром, хлопая веслами по мутной воде, медленно скользил по ряби северо-восточного притока Варры, прочь от охваченных мятежом северных прибрежных имперских провинций. Позади в морозном тумане за кормой остались леса и плоскогорья, ставшие полями жестоких боев между войсками, верными регенту, и повстанцами маршала Дортона.

Где-то там растянулись нити караванов беженцев, уносящих на себе бесхитростный скарб, бегущих кто куда от разрухи и разгорающегося пламени войны.

Птица, лишенная разума, с именем Смерть, распростерла свою тень над бескрайними просторами истекающей кровью страны. Под взмахи крыльев собирала она здесь и там свою жатву, не в силах насытить свою бездонную утробу.

Фронт сжимался вокруг столицы, догорая листком писчей бумаги на глазах у обезумевшего от ужаса Ксиния Леона, отдававшего приказы один страшнее другого, забрасывая в человеческую мясокрутку дивизию за дивизией. Свежие части останавливали на несколько дней набегающую волну повстанцев, чтобы скоро рассыпаться под ударом бронированных когтей танковых клиньев Дортона.

Когда передовые части Дортона сократили расстояние до Холленверда в три сотни миль, республиканцы выбросили крупный десант с моря у Сионау. Начальник гарнизона, трезво взвесив свои шансы, выбросил белый флаг, не приняв боя.

Узнав об этом, регент разжаловал разом шестерых генералов. Ситуацию это, однако, не изменило. По неведомому стечению обстоятельств, республиканцы, пройдя маршем еще сотню миль, остановились и стали окапываться. Пара дивизий лоялистов, брошенная поначалу наперерез, была спешно отозвана и по железной дороге переброшена на другой фронт.

Из-за жестоких стычек в предгорьях Тарганских гор маленькому отряду барона Бомы пришлось сделать изрядный боковой обход. Обогнув зону интенсивных боев, экспедиция остановилась на долгую стоянку у старой заставы на границе провинций, охваченных эпидемией черной чумы. Дальше двигаться не решались, наблюдая.

Военные огородили чумные районы колючей проволокой и расстреливали из огнеметов, не разбирая, всех, кто подходил ближе трети мили к засечной черте. За то время, пока они стояли лагерем, никому доселе не известный батрак, по имени Йльк, поднял бунт в резервате, разграбил невывезенные армейские склады. Быстро сколотил несколько летучих частей, пробил санитарный кордон в двадцати верстах на юге, разграбил проходящий армейский обоз и склад провианта. Потом, воспользовавшись замешательством, захватил с набега соседний город, который стоял на истоках двух рек, и через неделю эпидемия чумы перекинулась на четыре соседних района. Дортон издал ультиматум, под страхом смерти приказывая бунтовщикам и жителям добровольно вернуться в резерваты. В ответ главарь восставших потребовал врачей и селекции здоровых и инфицированных, на что военные ответили присылкой двух огнеметных полков, которые выжгли передовые отряды бунтовщиков до состояния золы, а те, кто остался в живых, посчитали за удачу ретироваться самостоятельно за засечную черту.

Барон велел ждать, и когда бунт был раздавлен, а чумной резерват закрыт, капитан Берроуз и Бома устроили большой военный совет, и общим решением решили обходить чумные области на максимальной дистанции. Дорога, вместо планируемых до того двух-трех недель, растянулась еще на полтора месяца, и лишняя сотня миль нисколько не укорачивала путь, но выбирать в данной ситуации было не из чего.

С провиантом становилось все хуже – все мелкую живность перебили и съели местные жители, а крупная ушла глубоко в леса. Обходиться пришлось сухарями да солониной и иногда подстреленными егерем сурками. Война покатилась дальше, и новости оттуда доходили совсем медленно. И разобрать, где правда, а где рассказ, сошедшего с ума свидетеля было невозможно.

– Какие дела? – угрюмо спросил барон у сидевшего рядом матроса с помятой газетой в руках.

– Война, кругом война. Да еще и чума, господин хороший, – ответил матрос, повернув к барону широкое крестьянское лицо.

– Конец виден? – переспросил барон.

– Да какой там конец, – ответил словоохотливый матрос, – одно начало, бои в двухстах милях от Холленверда. В газетке пишут еще не ясно кто кого одолеет.

– А герцоги?

– А что герцоги, сидят сиднями в своих герцогствах, да смотрят! Их дело сторона, кто победит за тем и пойдут. А может, и не пойдут – сказал матрос, – Нынче – не то что давече.

Паром вздрогнул, натолкнувшись на льдину.

– Брыкается? Льдинищи-то какие, как кашалотные спины!

– Не трусь, переплывем, – успокоил его матросик.

– Эхх, времена, – вздохнул барон, облокотившись на парапет, – Хорошо еще, что утликанцы не стали дальше лезть.

– Так то дело простое. Они, думаю, потом сунутся, когда эти друг друга измочалят. Вот тогда и начнется та самая заваруха, – матрос шмыгнул носом.

– Вот и я о том же. Кто будет островитян обратно на их острова отгонять?

– Да пес разбери теперь. Разве что маршал Дортон к тому времени поспеет разделать регента под черепаху. Тогда только, а иначе, всем кранты. Порубят на салат нас островитяне – и регента, и Дортона, сожрут по кускам без соли. Ну, а потом и всеми нами не побрезгуют на сладкое.

– Может, ты и прав, – ответил задумчиво барон, глядя на воду.

– Сомневаюсь я, барон, что все это наше путешествие даст какой-то результат, – сказал мичман, подошедший на разговор. – Плывем – сами не знаем куда и сами не знаем зачем. Ох, не верю я в эти сказки про тайную нору в горах, не верю, забодай меня рогатая морская черепаха.

– Да бросьте Вы, мичман, – возразил капитан Берроуз, – Сидеть бы Вам сейчас в подвале сыска в Холленверде, если бы не все это приключение. Позабыли, поди, как из Троттердакка бежали, и как за Вами полиция гналась в Холленверде. Что только барон и спас?

– Нет кэп, как можно такое позабыть! Я за такое господину барону всемерно благодарный. Но все же гложет меня сомнительная мысль и не отпускает – вдруг зря мы, и все это пустое.

– Пустое или нет – скоро будет уже ясно. Но то, что Адано про мельницу говорил и про войну – сбылось, прямо перед нашими глазами. Так что все не просто, – возразил Берроуз. – Не сдавайтесь, мичман, нам осталось совсем немного.

Как чертовски жаль, что тогда в замке не застали герцога, – подумал барон. Все могло бы статься совсем по-иному, окажись он в тот вечер там. Угораздило его умчаться прямо под носом – говорят, уехал спешно прямо перед нашим приходом – неизвестно куда. И секретарь уехал.

А эти, из Ордена, которые пробрались никому неведомо как в старый замок и усыпили караул на входе? В новом крыле прислуга даже ничего не заприметила.

Да, окажись герцог там – может быть, дал бы своих гвардейцев в сопровождение или вездеходы. Хотя нет, это лишнее – где тут найдешь для них топливо. Да и примут за неизвестно кого, постреляют почем зря. Тише да незаметнее – безопаснее. Уж лучше сами.

Бома вздохнул. К этой переправе им пришлось идти через вымерший, похожий на свежую усыпальницу, город в пятнах черного пепла, вымытого ливнями на развороченные осадными орудиями мостовые, огороженные курганами битого кирпича на месте стоявших когда-то зданий. Поломанные, словно спички, опоры фонарей и обезумевшие от голода собаки, сбившиеся в стаи в поисках добычи. И страшный смрад из смеси нефти и разложения, не проходящий, даже несмотря на ударившие морозы. За тот час, что они шли, ни одна живая душа не вышла им навстречу, лишь далекий вой собак оглашал улицы и площади умерщвленного города. Да, похоже, прав колдун-ящер, Мельница Зла раскручивалась вовсю.

– Барон, – он услышал голос девушки, – Вы меня слышите.

– А! Это Вы, дитя мое. Вы тоже здесь? Я просто задумался о своем. О нашей старой кухарке – она пекла такие пирожки, когда я был совсем ребенком, – он ляпнул первое, что пришло на ум.