Внезапно по кафельным плиткам пола загрохотали шаги. Хоффман с удивлением увидел, как Треску показался из-за угла в одиночестве. Он излучал уверенность человека, привыкшего повелевать — повелевать гораздо большим количеством людей, нежели обитатели палаточного лагеря.
«Деревня, контролирующая буровую платформу. А мы — город, у которого есть „Молот Зари“. Смешно — каким маленьким стал наш мир».
Треску, подойдя к Хоффману, вежливо кивнул, затем едва заметным кивком указал на закрытую дверь.
— Наши друзья, — начал он, — они достаточно оправились, для того чтобы принимать посетителей?
Хоффман нажал на ручку и распахнул дверь:
— Предоставляю это решать вам. Приказ Прескотта: это ваше шоу.
— У вас с этим какие-то проблемы? Вспомните о своем погибшем сержанте и его товарищах. — Треску переступил через порог и остановился. — А я уж наверняка буду вспоминать о своих.
Хоффман впервые взглянул на Энадора и Лориса, сидевших в кроватях; вид у них был скорее растерянный, чем вызывающий. Хоффман подумал: «Интересно, сколько обезболивающих загнала в них доктор?» Они настороженно смотрели на него, пока он, взяв старый деревянный стул, усаживался в углу. Видимо, из-за того, что он был полковником, думали, что и допрос будет проводить он.
— На врача ты не похож, и твой мясник тоже, — заговорил Энадор, бросив взгляд на Треску. Нет, он был вполне адекватен. На самом деле говорил он весьма бодро для человека с забинтованной головой. — Где мой сын?
— Под охраной. — Хоффман понятия не имел о том, что собирается делать Треску. Прескотт, казалось, просто хотел заставить гораснийского выскочку думать, что он победил, и вряд ли надеялся получить от него какие-то полезные сведения. — Ему не причинили вреда.
— Ясно, вы ведь хорошие парни, правда? Вы не избиваете детей. — Энадор большим пальцем указал на Лориса. — У вас ведь есть правила насчет того, как обращаться с ранеными врагами?
Хоффману захотелось вышибить из него дух.
— Мы зря тратим на тебя медикаменты! — рявкнул он. — Оставляю тебя с нашим гостем.
Лорис с трудом повернул голову. По его виду нельзя было сказать, что он пострадал не меньше своего приятеля. На лице его не было ни единой царапины.
— Ах, как приятно видеть, что благодаря нам вы двое наконец-то встретились.
Треску пересек палату, взял металлический стул за спинку, поставил его у кровати Лориса. Если бы не выцветшая черная униформа, его можно было бы принять за сострадательного родственника.
— Господа, — начал он, — я капитан Миран Треску. Я горасниец, и это должно вам о чем-то говорить. Нас осталось очень мало, поэтому смерть любого моего гражданина глубоко расстраивает меня. Я решил, что стоит упомянуть об этом с самого начала, чтобы вы поняли, почему я настоятельно прошу вас ответить на мои вопросы.
Энадор с интересом рассматривал его:
— Ага, мы знаем, кто такие гораснийцы.
— Прекрасно. — Треску скрестил на груди руки и прислонился к кровати. — Значит, настало самое подходящее время для вас сообщить мне, где вы держите оружие и боеприпасы и где находятся ваши лагеря.
— Я так и знал, — ответил Лорис. — У вас в заднице, капитан.
— И каким образом ваши друзья топят наши корабли.
Энадор на миг нахмурился, словно действительно не понял вопроса:
— Мы не трогали ваших кораблей после последнего танкера с Имульсией. Мы не топим их, инди. Мы захватываем их.
— Две рыболовные лодки и один фрегат.
— Я же тебе сказал — мы не топим их, а забираем себе.
Треску и бровью не повел:
— Я так надеялся на ваше сотрудничество…
— И что теперь? Будешь топтать меня ногами? Выбьешь несколько зубов? — Лорис взглянул мимо Треску, на Хоффмана. Возможно, он еще не понял, кто здесь за старшего. Возможно, решил, что они разыгрывают хорошего и плохого копа. — Он делает за вас грязную работу, полковник? А мы думали, вы предпочитаете делать ее сами.
Эта сволочь и понятия не имела о том, насколько близко к истине было ее предположение.
— Очень хорошо. — Треску взглянул на часы. — Эти часы мне подарил отец. Они до сих пор идут превосходно. Очень хорошая работа. Я засеку по своим часам пять минут, и через пять минут я жду ответа на свой вопрос.
Хоффман не знал, какой эффект это заявление произвело на бродяг, но в него слова гораснийца вселили некоторое беспокойство. Треску неподвижно сидел на стуле, а Хоффман терялся в догадках. Разумеется, так и было задумано. Неуверенность и страх оказывали на пленного более сильное воздействие, чем боль. Внезапно ему пришло в голову, что сейчас Треску ударит Лориса кулаком в живот, чтобы окончательно сломать ему таз.
«Это то, что я бы сделал на его месте? Почему именно это пришло мне в голову?»
Ему стало стыдно даже из-за того, что он подумал такое. Ему захотелось выйти отсюда, не смотреть на это, но он продолжал сидеть в углу как соучастник, не зная, что предпринять. Хуже всего было то, что он поверил Энадору насчет кораблей. Действительно поверил. У бандитов было в обычае хвастаться своими подвигами.
В тишине золотые часы Треску тикали особенно громко. Он рассеянно рассматривал их, затем провел большим пальцем по стеклу, словно счищая какую-то грязь.
— Я жду, — сказал он.
Хоффман тоже ждал, в любой момент ждал удара. В конце концов Треску откинулся на спинку стула и театрально вздохнул:
— Очень хорошо. Ваши пять минут истекли. — Он вытащил из нагрудного кармана наушник от рации, напоминавший старые наушники КОГ, и вставил его в ухо. — Буркан, пожалуйста, подойди в изолятор.
Хоффману уже пятнадцать лет не приходилось никого допрашивать. Червей в плен не брали, так что солдаты КОГ практически утратили навыки допроса. Внутри у него все сжалось, когда Треску поднялся и с беззаботным видом подошел к окну. Лорис и Энадор явно готовились к худшему. Энадор вызывающе выставил челюсть, но рука, сжимавшая простыню, выдавала его волнение. Возможно, в действиях Треску был смысл.
Открылась дверь, и появился могучий гораснийский сержант, ведя сына Энадора со связанными руками. Лицо у парня покраснело. Энадор оглядел его:
— Сынок, что они с тобой сделали?
— Ничего, отец.
«Все понятно, — подумал Хоффман. — Сейчас начнется самое неприятное». Ребенок может убить — и убивает — точно так же легко, как и взрослый. Этот мальчишка делал бомбы. Хоффман напомнил себе о том, что в других странах пацаны моложе Ниала Энадора считаются взрослыми мужчинами.
Буркан молчал. Хоффман ждал, что он начнет избивать парня. Треску лишь взглянул на часы.
— В последний раз спрашиваю, — произнес он. — Обычно я до этого не снисхожу. Господин Лорис, скажите мне, где расположены ваши лагеря и склады оружия.
Значит… он собирается заняться Лорисом, а Энадору предоставить мучиться неизвестностью; он сделает все, только бы не причинили вред его сыну, и…
— Тебе конец, полковник, и тебе, инди. — Переведя дух, Лорис приподнялся. Хоффман предпочитал иметь дело с врагами, заслуживающими презрения, но эти негодяи были упрямы и преданы своим, как любой солдат КОГ. — Ваш мировой порядок испарился, но вы никак не можете это понять. Поверьте мне — вы кончите как бродяги, только у нас есть многолетний опыт, и мы уничтожили слабаков. А ваши государства просто рассыплются. Естественный отбор. Жестокая штука, верно?
— Верно, — ответил Треску.
Затем он вытащил из кобуры пистолет и спокойно приставил его к голове Лориса. Он не угрожал, не размахивал оружием, не кричал — никаких старомодных приемов, которые ожидал от него Хоффман. Треску просто нажал на курок.
Раздался оглушительный грохот. Кровь залила светлую стену позади кровати и пожелтевшие накрахмаленные простыни.
Все было кончено.
Хоффман видел, как Ниал открыл рот, — он был ребенком, просто ребенком. Следующая секунда тянулась бесконечно, наступила звенящая тишина, и Хоффману показалось, что сердце его перестало биться.
За эту секунду он испытал множество ощущений: неверие, шок, жуткое понимание того, что произошло непоправимое, понимание того, как короток этот кошмарный, необратимый миг. Хоффману приходилось наблюдать множество гораздо более страшных смертей, он видел, как умирали его друзья, он и сам нажимал на курок и после этого чувствовал себя уже почти не человеком. Прошлое пронеслось у него перед глазами, возникло рядом, как недруг, от которого он хотел скрыться, перейдя на другую сторону улицы. Оно никогда не оставит его в покое.
