— Нет, — ответил Кикаха. — Кое о чем догадываюсь, но точно не знаю. Мои домыслы лишь собьют тебя с толку и займут время. А мне сейчас нужно выбраться из города и бежать. И здесь, любовь моя, без твоей помощи не обойтись.

— Тогда полюби меня, — попросила она.

— С радостью, будь у нас время.

— Я могу спрятать тебя в таком месте, где у нас будет сколько угодно времени, — сказала она. — Конечно, там есть и другие люди…

Ее последние слова пробудили в Кикахе подозрительность. Ему не хотелось быть с ней грубым, особенно в сложившейся ситуации, но она понимала только язык силы. Схватив ее запястье, он резко выкрутил его. Лицо Клататол исказилось от боли, и она попыталась вырвать руку.

— Какие другие люди?

— Прекрати делать мне больно, и я скажу. Может быть, скажу. Вот если поцелуешь, то точно скажу.

Дело стоило того, чтобы потратить несколько секунд, поэтому он ее поцеловал. Аромат благовоний, исходивший изо рта Клататол, наполнил ноздри Кикахи и пробрал его до кончиков ног. Он почувствовал легкое опьянение и на миг решил отдаться в плен ее ласк.

Но разум взял свое — он засмеялся и мягко отстранился от нее.

— Ты по-прежнему самая красивая и желанная женщина из всех, кого я видел, а мне встречались тысячи и тысячи красавиц. Я сожалею, Клататол. По улицам шагает смерть, и она ищет меня.

— Интересно, что ты скажешь, когда увидишь ту, другую женщину… — начала она.

Клататол застенчиво опустила взор, и ему снова пришлось сжать ее руку, напоминая, что любые недомолвки будут автоматически приводить к страданиям. Она не обижалась — возможно, потому, что в ее понимании эротическая любовь всегда включала некоторую долю грубости и боли.

За несколько дней[8] до вторжения войск фон Тарбета из внутренних покоев храма Оллимамла выбежали трое светлокожих чужаков. Первой появилась черноволосая женщина. Клататол — ужасно ревнивая и резкая в суждениях — назвала ее самой прекрасной на свете. Позже к женщине присоединились двое мужчин — огромный толстяк и дохляк-коротышка. Все трое носили странную одежду, и никто из них не говорил по-тишкветмоакски. Между собой они разговаривали на вишпавамле — литургическом языке жрецов. Так уж получилось, что воры, укрывшие троих чужаков, знали лишь несколько слов священного языка, да и то, в основном, из молитв и повседневных восхвалений.

Кикаха понял, что Клататол говорила о властителях. Именно их язык Вольф ввел в этом мире как священный.

Бегство от фон Тарбета указывало на то, что они лишились собственных вселенных и проникли в многоярусный мир в поисках спасения. Но каким образом такой незначительный король, как фон Тарбет, мог вмешаться в дела властителей?

— За этих троих назначили награду? — спросил Кикаха.

— Да. По десять тысяч кватлумлов за каждого! А за тебя — тридцать тысяч и высший официальный пост во дворце миклосимла. Возможен даже брак с членами императорской семьи, хотя на это только намекнули.

Кикаха промолчал. Желудок Клататол заурчал, словно переваривал обещанную награду. Через вентиляционное отверстие в потолке доносились слабые вибрирующие голоса. В комнате, где прежде царила прохлада, стало невыносимо жарко. Пот струился по его рукам; на темно-бронзовой коже женщины поблескивали желтые капельки. Из соседней комнаты, где находились кухня, душ и туалет, слышалось тихое журчание и бульканье воды.

— У тебя, наверное, дух захватывает при мысли о таких деньгах, — произнес наконец Кикаха. — Почему бы тебе и твоей шайке не получить их за наши головы?

— Мы воры и контрабандисты! Среди нас есть даже несколько убийц. Но запомни: мы не предатели! И пусть завоеватели с розовыми лицами обезьян засунут себе эти деньги… — Клататол замолчала, заметив улыбку Кикахи, и мрачно усмехнулась в ответ. — То, что я говорю, правда. Однако сумма огромная! Ты должен понять нас, мудрый и хитрый койот. Розоволицые могут когда-нибудь уйти. В противном случае, горожане поднимут мятеж. И мы не хотим, чтобы толпа разорвала нас на куски, подвергнув пыткам и посчитав продажными предателями.

— Однако, наверное, есть и другие доводы?

Она улыбнулась:

— К тому же три беглеца обещали заплатить нам во много раз больше того, что предложили розоволицые. От нас требуется только вывести их из города.

— А как они исполнят это обещание? — спросил Кикаха. — Вряд ли им удастся вернуться в свои вселенные…

— Куда вернуться?

— Они могут предложить вам что-нибудь материальное… прямо сейчас?

— У них есть драгоценные камни, и цена камешков выше, чем награда за их головы, — ответила она. — Знаешь… Я никогда не видела ничего подобного. Они словно не от мира сего!

Кикаху позабавила уместность этой избитой фразы. Ему хотелось спросить, есть ли у беглецов оружие, но он сообразил, что Клататол не отличит лучемет от палки. Кроме того, вряд ли властители доверяли своим «благодетелям».

— А как насчет меня? — спросил он, даже не поинтересовавшись, что трое беглецов предложили кроме драгоценностей.

— Ты — Кикаха, любимец властителя, и этим все сказано. К тому же каждый знает, что тебе известны все сокровища мира. Разве может быть нищим человек, вернувший огромный изумруд Ошкватсму?

— Скоро в твои двери начнут барабанить розоволицые, — сказал Кикаха. — Они перевернут весь этот район вверх дном. Надо уходить, пока не поздно.

Клататол настояла на том, чтобы он позволил ей завязать ему глаза. Проверив повязку, она покрыла его голову капюшоном. Понимая бесполезность споров, он безропотно отдал себя в ее руки. Еще раз проверив, что он ничего не видит, она несколько раз повернула его на одном месте, а затем заставила опуститься на четвереньки.

Послышался легкий скрип камня, который повернула Клататол. Она втолкнула Кикаху в узкий проход, куда ему едва удалось протиснуться. Когда он поднялся на ноги, она взяла его за руку. Спотыкаясь и держась за стены, он поднялся по ста пятидесяти спупеням, прошел двести восемьдесят шагов по пологому склону, спустился вниз по лестнице, насчитав триста перекладин, а затем прошел еще сорок шагов по прямой. Клататол остановила его и сняла с него капюшон и повязку.

Кикаха заморгал. Он находился в круглом помещении около сорока футов в диаметре. По стенам змеились зеленые и черные полосы жадеита. Над головой виднелось вентиляционное отверстие в три фута шириной. Укрепленные на стенах факелы наполняли комнату мерцающим светом. Кикаха с удивлением рассматривал сундуки, кресла из жадеита и дерева, рулоны материи и мехов, бочонки с пряностями, бочки с водой, кое-какое санитарное оборудование и стол с блюдами, сухарями, мясом и неизменным вонючим сыром.

У стены на корточках сидели шесть тишкветмоаков. Их лоснившиеся черные челки прикрывали настороженные глаза. Некоторые курили небольшие сигары. Вооружение мужчин составляли кинжалы, мечи и небольшие топоры.

В креслах сидели трое светлокожих людей. Ближайший из них, с бледной сероватой кожей, большим носом и акульим ртом, не доставал Кикахе и до груди. Второй выглядел, как огромный мешок сала, и из кресла во все стороны свешивались застывшие водопады жира.

Но при виде женщины Кикаха раскрыл рот от изумления.

— Подарга! — вскричал он.

Женщина превосходила по красоте всех, кого он видел когда-либо в своей жизни. Тем не менее Кикаха встречал ее раньше — вернее, видел ее лицо. Но вот тело в ту пору было другим.

Окликнув ее еще раз, он заговорил на искаженном микенском наречии, которым пользовалась она и ее орлицы:

— Подарга! Я не знал, что Вольф вытащил тебя из тела гарпии и перенес твой мозг в такую прекрасную оболочку. Я восхищен…

Кикаха замолчал. Она смотрела на него так, словно совершенно не узнавала. Очевидно, она не хотела, чтобы остальные знали о ее прошлой жизни в птичьем теле. А он, обычно тактичный и сообразительный в подобных ситуациях, разболтался от избытка чувств, как мальчишка…