Зал художественной литературы самый маленький на этом этаже; понятное дело, те, кто отправлял корабль, считали, что история и науки важнее романов. Жаль, что он не похож на мою земную библиотеку, где повсюду расставлены кресла-груши, пол покрывает темный ковер, на стенах висят плакаты со знаменитыми писателями, а солнечные лучи пробиваются через малюсенькие пыльные квадратные окошки. Нет, зал художественной литературы выглядит точно так же, как все остальное на корабле – холодным, пустым и чересчур чистым. Он похож на больничную палату с книгами вместо кроватей: белый плиточный пол, строгие, обшитые панелями стены и стол из серебристого металла.

Хоть зал и сверкает чистотой, но книги поселили здесь вездесущий запах пыли и старой бумаги. Все стоит в алфавитном порядке, невзирая на жанр. Чосер и Агата Кристи, Дж. К. Роулинг, Доктор Сьюз и Шекспир. Добравшись до конца ряда и глядя на следующий, я замечаю непонятные названия. Некоторые написаны на языках, которые я могу угадать – французский, немецкий, испанский, – а некоторые даже примерно не представляю. Китайский? Корейский? Японский?

Я могла бы зависнуть тут навечно, но мне нужно проверить – вдруг Орион действительно оставил мне на проводе вай-кома тайное послание. Оторвавшись от сказок и поэзии (братьев Гримм и Гете), направляюсь к первому ряду. Веду пальцами по пухлым корешкам книг, оглядываю первый стеллаж, проверяя названия – «Странствия Пилигрима», «Игра Эндера», «Мышеловка», – пока не дохожу до искомого.

«Ад», том первый «Божественной комедии» Данте Алигьери, стоит рядом с тоненьким томиком сонетов Шекспира. Какая ирония – сборник любовных стихов бок о бок с книгой о Преисподней. Вынимаю сонеты и кидаю на стол, чтобы позже убрать к букве «Ш», а потом зацепляю пальцем корешок Дантова «Ада».

Уже одно заглавие навевает воспоминания о времени, проведенном на уроках литературы у мисс Паркер. Я чувствую жесткое сиденье стула, вспоминаю, как мы с Райаном и Майком веселились, работая над итоговым проектом.

Забавно, что книга про ад так напоминает мне о доме.

Когда я начинаю тащить Данте с полки, что-то, выскользнув, падает на пол. Наклоняюсь и подбираю – это оказывается прямоугольник из черного пластика толщиной с лист бумаги и площадью примерно с мою ладонь. По ощущениям напоминает пленку, но он меньше, и в одном углу утолщение размером с ноготь. Опускаю его в карман – Старший, наверное, разберется, что это такое. Поднимаюсь и снова тянусь за «Адом».

Вдруг распахивается дверь. Я замечаю искаженное ужасом женское лицо – округлившиеся глаза, разлетевшиеся темные волосы. Девушка проносится мимо меня в дальний угол и бросается за последний стеллаж.

Кидаюсь за ней и падаю на колени у ее дрожащего тела.

– Что случилось? – спрашиваю я и тянусь к ней. Теперь, разглядев как следует, я понимаю, кто это: Виктрия. Подруга Харли и Старшего. Которая, кажется, пишет рассказы или романы. Когда мы разговаривали в прошлый раз, я рассказала ей, что небо на Земле никогда не кончается, а она накинулась на меня и наорала при всех.

Она отстраняется. На лице и руках блестят капельки пота, дыхание вырывается с трудом.

– Лют… Лютор. Он…

Он.

Внутри все сжимается.

Это он. Он поймал меня три месяца назад, использовал Сезон как предлог, чтобы попытаться меня изнасиловать. Он не хуже Харли и Старшего понимал, что происходит вокруг, фидус на него не действовал. Он понимал, что делает, когда прижал меня к земле и придавил собой. Когда смотрел, как в моих глазах тает надежда. Когда я перестала бороться.

Он сказал мне, что его зовут Лют, но Виктрия назвала его «Лютор». Как Лекс Лютор, заклятый враг Супермена… но подвиги лысого суперзлодея кажутся смешными в сравнении со злом, которое скрывается под кожей этого Лютора. Тут я понимаю, что Лют – это его прозвище. Так его называют друзья. Воспоминание о том, что я сама его так называла, наполняет меня отвращением. Я даже на секунду не хочу думать о нем так, как думают его друзья.

Дверь открывается снова. Виктрия, тихонько всхлипывая, прячет лицо. Я вскакиваю.

Он стоит в дверях и оглядывает зал. Потом смотрит на меня.

И улыбается. Медленно.

Похотливо.

Дверь заперта. Я сам ее запер.

После… после всего, что случилось…

После того, как я заморозил Ориона,

Эми узнала правду,

Старейшина умер, и

Я смотрел, как он умирает…

Я смотрел, как он умирает.

Когда все кончилось, я кое-как дотащился до уровня хранителей. Пустого, мертвого уровня хранителей. Вломился в комнату Старейшины, нашел его заначку и два дня пил не просыхая. Потом еще два дня меня тошнило, а потом я снова запер дверь – одну из немногих, на которых стояли настоящие замки.

И поставил перед ней стол.

Сейчас я отшвыриваю его с дороги с такой силой, что он переворачивается и грохается на пол.

Раньше уровень хранителей казался мне слишком большим – в нем довольно места, чтобы все обитатели корабля разом могли стоять тут, выслушивая вранье, и восторженно пялиться на потолок, где горят лампочки фальшивых звезд.

Когда тут жили мы со Старейшиной, ощущение было такое, что места полно – и все оно заполнено пустотой и молчанием. А теперь, когда я остался тут один, уровень хранителей кажется кошмарно маленьким.

Пищит вай-ком. Поднимаю палец и выключаю его.

И, не давая себе времени одуматься, уйти и решить, что зайду попозже…

…я отпираю дверь Старейшины.

Меня приветствуют танцующие на свету частички пыли. Глубоко вдыхаю, ожидая почувствовать мускусный запах мыла, но в комнате пахнет плесенью. Ноги прилипают к полу. У двери в липкой высохшей луже лежит разлитая бутылка алкоголя. Это знак моего пребывания в комнате Старейшины.

Вокруг грязь и бардак, но это уже сам Старейшина оставил. Постель не заправлена, одеяла сбились в кучу в ногах. Из-под кровати выглядывает ком мятой одежды. Грязная тарелка с крошками все так же лежит опасно близко к краю прикроватной тумбочки.

Чувствую себя так, словно вторгаюсь, нарушаю границы личного пространства Старейшины, но тут же напоминаю себе, что формально я теперь Старейшина и прав на эту комнату у меня больше, чем у мертвеца.

На столе лежит разобранная модель двигателя. Поднимаю крошечную активную зону ядерного реактора и осторожно вытираю пыль с поверхности. Первый раз я увидел эту проклятую штуковину, когда Старейшина ее от меня прятал. Взвешиваю модель в руке. Он знал, что что-то не так, уже тогда знал. Если бы он просто с самого начала сказал мне правду, может, мы могли бы работать над проблемой вместе. Если бы все просто перестали врать, космос бы их побрал, мы бы уже, наверное, добрались до Центавра-Земли!

Швыряю модель двигателя через всю комнату. Он падает на кровать Старейшины, рассыпаясь кусочками по подушке, которая еще хранит отпечаток его головы.

Гадство.

Тру лицо ладонями.

Вот ведь гадство.

Из-за взлома, и этой надписи, и готовности Мараи помочь мне с полицией у меня из головы вылетела самая страшная правда.

Мы никуда не летим.

Остановились.

Глядя на обломки двигателя на постели Старейшины, я кое-что осознаю. Я не собираюсь рассказывать остальным на корабле. Не собираюсь. Никогда не думал, что запутаюсь в той паутине лжи, которой Старейшина оплел «Годспид»… но я не могу сказать им. Не могу сказать, что мы не просто летим слишком медленно. Что мы вовсе остановились. Им только прекратили давать фидус – и уже в пленочную сеть просачиваются призывы к революции. Если я скажу им, что мы никуда не летим, они просто разорвут корабль, прогрызут металлические стены зубами и отправятся в черную пасть космоса.

Так же, как Харли.

Запускаю пальцы в волосы, путаясь в колтунах. Что я здесь делаю? Старейшина, может, и подозревал, что мы остановились, но вряд ли он прятал тайный план починки двигателя у себя в спальне.