Подъем из балки реки Толан-ходжа на восток несравненно круче спуска с запада: вьючные животные могут взбираться по этому весьма крутому склону не иначе, как с частыми отдыхами, замедляющими восхождение почти на целый час. По выходе из балки дорога направляется по местности, отличающейся таким же характером, как и на предыдущих станциях предгорья. Только восточнее реки Толан-ходжа поперечные лощины далеко не так глубоки, как на западе, и лёссовые бугры, покрытые песком, встречаются реже.

Отдельных же высот на предгорье Куньлуня в этой местности гораздо больше, чем к западу от реки Толан-ходжа.

Переночевав среди длинной безводной станции, мы на другой день около полудня достигли бедного пастушеского селения Кара-Сай, расположенного у самого подножья Куньлуня, и остановились там на ночлег. Обитатели его — пастухи — проводят все лето со стадами овец в горах, а на зиму спускаются в свое селение и пасут их в его окрестностях, на предгорье окраинного хребта, покрытом густыми насаждениями полыни, которую охотно едят овцы ^{148}. Большая часть этих обыкновенных курдючных овец принадлежит богатым жителям Керийского оазиса, а своего собственного скота у пастухов мало. Они занимаются немного хлебопашеством в нижних горных долинах и у подножья хребта, засевая исключительно один ячмень. Пастухи живут зимой в Кара-Сае в убогих пещерных жилищах, вырытых в лёссовом обрыве, а глиняных мазанок в этом жалком селении очень мало.

Взяв из Кара-Сая проводников, мы вступили в горы Куньлуня и шли сначала на юг по узкой долине речки Кара-Сай-су, потом, повернув к юго-западу, поднялись по весьма крутому склону на косогор и следовали по карнизу высокого, почти отвесного обрыва. Далее по узкой долине мы взошли на перевал Урулят-даван, с которого с трудом спустились в ущелье маленькой речки, и, пройдя вниз по ней версты три, снова поднялись по очень крутому косогору на другой перевал Кош-лаш. С вершины этого последнего открывается очаровательный вид на необозримый строй гор Куньлуня. Оттуда, между прочим, ясно видна высочайшая в этой части хребта снеговая группа Ак-таг, соседняя Тибетскому нагорью, а также большая часть долины верхней Толан-ходжи и величественные горные ворота в мощном луче Куньлуня — Астын-таге, через который эта река прорывает себе путь на северо-запад ^{149}.

С перевала Кош-лаш мы опустились по отлогому склону в узкую долину, к монастырю Люнджилик-ханум, и там расположили наш лагерь. В этой маленькой обители я остался с двумя из наших людей, а сотрудники мои с двумя остальными, в сопровождении трех туземцев, на другой день по прибытии в монастырь отправились в верховья реки Толан-ход-жа для осмотра перевала через Куньлунь на Тибетское нагорье, на который нам указывали туземцы и наши торговцы еще в Керии ^{150}. Во время отсутствия моих сотрудников я определил географическое положение монастыря, измерил неоднократно барометром высоту места [87] и собрал некоторые расспросные сведения об окрестной стране.

Настоятель монастыря (халие) передал мне сказание о событии, вследствие которого возник этот монастырь, занесенном, по его словам, в одну из местных летописей, хранящихся ныне в городе Керия.

Около 1000 лет тому назад один из потомков Магомета, имам Джафар-Садык, выехал из родной Медины с 500 сподвижниками на проповедь ислама в Центральную Азию и через Бухару проник в Восточный Туркестан. Сначала в Кашгаре, потом в Яркенде и Хотане он проповедовал туземцам-буддистам веру пророка и приобрел много последователей. Местные правители, подстрекаемые буддийским духовенством, воспротивились обращению туземцев в ислам и стали преследовать проповедника. Из Хотана он вынужден был удалиться со своими сподвижниками в окрестности нынешней Нии. Вместе с ним скрылась туда же его родственница Ай-толан, сопровождавшая имама от самой Медины, со своей дочерью Люнджилик-ханум, молодой, необыкновенно красивой девушкой. Но и в этом уединенном убежище проповедник не нашел себе покоя: неверные (т. е. приверженцы буддизма) бросились за ним в погоню. Решившись дать им отпор, имам Джафар-Садык отправил с надежными людьми Ай-толан с дочерью на юг, в горы Куньлуня, а сам с дружиной остался в долине речки Ния-дарья, немного севернее оазиса Ния. Там напали на него в превосходных силах неверные и уничтожили почти всю дружину имама. Сам он, тяжело раненный в этой битве, бежал по долине речки Ния-дарья в пустыню и там вскоре скончался от ран. Немногие сподвижники проповедника, спасшиеся вместе с ним бегством, благоговейно предали его труп земле на возвышенном берегу Нии-дарьи. Там и доныне сохраняется нетленным тело этого великого ревнителя ислама, в 100 верстах к северу от Нии, в пустыне Такла-Макан, и на поклонение ему стекается множество паломников, не только из Кашгарии, но даже из нашего Туркестана и из Индии.

После поражения дружины имама Джафара-Садыка неверные, проведав о бегстве Ай-толан с дочерью в горы и прельстившись рассказами о чудной красоте Люнджилик-ха-нум, направились по их следам в Куньлунь, чтобы овладеть этой красавицей. Завидев с горы приближавшихся врагов, девушка стала взывать к Аллаху об избавлении от грозившей опасности и в заключение мольбы произнесла: «Пусть лучше разверзнется земля и поглотит меня, чем достанусь неверным». Едва успела она проговорить последние слава, как в горе, под ее ногами, мгновенно образовалась трещина, поглотившая Люнджилик-ханум, и тотчас же закрылась. Только коса этой девушки, зацепившаяся при ее падении в бездну, осталась на поверхности горы и доныне хранится на том месте в ковчеге, как святыня. Ай-толан, стоявшая поблизости дочери, осталась невредимою; после гибели Люнджилик-ханум она убежала немедленно в горы на юг и там вскоре умерла от горести. Мазар ее находится верстах в 10 к югу от монастыря Люнджилик-ханум.

Близ южной подошвы горы, поглотившей Люнджилик-ханум, в честь этой девушки, окончившей столь печально и безвременно свое земное существование, воздвигнута мечеть, в которой настоятель монастыря с братией ежедневно в срочные часы возносят молитвы. Подле мечети находится несколько маленьких каменных келий для помещения посещающих монастырь поклонников, а настоятель с братией и служителями живут отдельно в глиняных мазанках.

На горе, над местом трещины, в которой исчезла Люнджилик-ханум, поставлено множество шестов с конскими и яковыми хвостами на верхушках и наложена масса черепов с рогами диких горных баранов и яков. С крутого южного обрыва известковой горы, принявшей в свои недра Люнджилик-ханум, ниспадает несколько маленьких каскадов, свергающих по временам мелкие, круглые камешки. По поверью туземцев, эти камешки суть отверделые слезы Люнджи-лик-ханум, и набожные пилигримы заботливо собирают их у подножья горы, как реликвии, и развозят по домам.

Во время пребывания в монастыре я расспрашивал его обитателей о северной окраине Тибетского нагорья. Они сообщили мне, что сами в той стране не бывали, но слыхали от искателей золота, ходивших на юг, за Куньлунь, что там залегает весьма высокая, пустынная равнина, покрытая небольшими холмами, на которой, несмотря на скудную растительность, водятся дикие яки и антилопы.

Эта нагорная равнина безлюдна на протяжении 17 дней пути от Куньлуня на юг, но далее, по рассказам ладакцев, приходящих в Кашгарию с караванами, на ней живут люди в черных палатках, имеющие много скота. Никто из этих людей, однако, не проникал в Кашгарию не только теперь, но, по уверению стариков, и в давно прошедшее время, по крайней мере на пространстве между Полу и рекой Бостан-тограк. Точно так же и жители Кашгарии, не исключая и горцев Куньлуня, никогда не отходили далеко от окраинного хребта в глубь Тибета и не посещали кочевьев его обитателей.