— Цветочки ищете? Глядите, девушки, как бы чего иного не потерять в темноте!
Но кто ж их слушал?
В передней горнице Ягуся и Настка Голуб ходили обнявшись и все время хохотали и шептались, а Шимек, старший сын Доминиковой, глаз не сводил с Настки, каждый раз подходил к ней с водкой, ухмылялся и заговаривал.
Кузнец, разряженный в пух и прах, в черном сюртуке и брюках навыпуск, хлопотал всех больше, всюду поспевал, со всеми чокался, вмешивался во все разговоры и вьюном вертелся по избе, — то тут, то там мелькала его рыжая голова и веснушчатая физиономия.
Молодежь танцевала не много и не очень охотно: ждали ужина.
А старшие толковали о делах. Войт, уже пьяный, говорил все громче, стучал по столу кулаком и таращил глаза.
— Войт вам говорит — значит, верьте! Я — должностное лицо! Получил я бумагу с приказом: созвать мужиков, чтобы с каждого морга земли деньги на школу вносили.
— Ты, Петр, можешь хоть по пятаку с морга назначить, а мы и гроша не дадим!
— Не дадим! — гаркнул кто-то.
— Тише! Слушать, когда войт говорит!..
— Такой школы нам не надо, — сказал Борына.
— Не надо! — хором подхватили другие.
— Вот в Воле есть школа, три зимы мои дети ходили, а толку что? Даже молитвы по книжке прочитать не умеют. На кой черт нам такое учение!
— Молитвам пускай их матери учат, школа не для этого!
— А для чего же? — крикнул мужик из Воли, вскочив с места.
— А вот послушайте, что я, войт, вам скажу… Во-первых…
Но его не слушали, так как Шимон на весь стол выкрикивал, что евреи размерили уже весь лес, купленный ими у помещика, и скоро начнут вырубать, ждут только морозов и санного пути.
— Пусть себе размеряют, а с вырубкой придется им подождать! — вмешался Борына.
— Комиссару пойдем жаловаться!
— Нет, комиссар всегда с помещиком заодно. Всем миром идти надо и порубщиков разогнать.
— Ни единой сосенки срубить не позволим!
— В суд подадим!
— Пей, Мацей, не время сейчас совет держать! С пьяных глаз оно, конечно, легко грозить хоть самому Господу Богу! — воскликнул мельник, наливая Борыне водки. Ему не нравились эти разговоры и угрозы, так как он уже уговорился с евреями пилить для них дерево на своей лесопилке при мельнице.
Выпили еще и поднялись, потому что женщины уже накрывали столы к ужину и передвигали все лавки. Но мужики не могли забыть о лесе — слишком больно это их задевало. Они сбились в кучу и вполголоса, чтобы не слышал мельник, совещались. Уговаривались сойтись у Борыны и решить, что делать… Не успели кончить, как вошел Амброжий и направился прямо к ним. Он запоздал, потому что ездил с ксендзом причащать больного в дальнюю деревню, Кроснову. Зато сейчас, чтобы наверстать упущенное, принялся пить вовсю… И все-таки других не догнал, так как женщины уже запевали хором:
Собирайтесь, дружки, начинайте.
Дорогих гостей к столу приглашайте!
А дружки, шумно раздвигая лавки, отвечали:
Да ведь мы уже попросили — уж сидят!
Подавайте! Что вкуснее — все съедят!
И все стали не торопясь рассаживаться.
На первом месте, конечно, молодые, по обе стороны — самые почетные гости, а за ними по старшинству, по богатству и остальные, кончая подругами невесты и детьми. Едва все уместились, хотя столы стояли вдоль трех стен.
Не садились только дружки, чтобы прислуживать гостям, и музыканты.
Говор стих, органист стоя громко прочитал молитву. Повторял ее за ним только один кузнец, якобы понимавший по-латыни. Потом все выпили по рюмочке для аппетита. Стряпухи и дружки стали подавать на стол огромные дымящиеся блюда с едой и при этом припевали:
Бульон с рисом вам несем.
А в нем курица с пером!
Потом, подавая второе блюдо:
Рубцы с перцем — поглядите!
Ешьте вволю да хвалите!
А музыканты уселись около печи и наигрывали тихо разные песенки, чтобы людям веселее было есть.
Ели медленно, чинно, почти в полном молчании, слышалось только чавканье да стук ложек. Когда утолили первый голод, кузнец опять пустил бутыль вкруговую, и тогда уже все начали негромко переговариваться через столы.
Одна Ягуся почти ничего не ела, как ни уговаривал ее Борына. Он ее и обнимал, и упрашивал, как ребенка, — но ей даже мясо в горло не шло, очень уж она устала, и жарко ей было. Она только попивала холодное пиво и, водя глазами вокруг, рассеянно слушала то, что нашептывал ей Борына:
— Ну что, Ягусь, довольна? Красавица ты моя! Не бойся, Ягусь, хорошо тебе у меня будет, лучше, чем у матери. Работницу найму, чтобы ты себя не больно утруждала… вот увидишь! — говорил он и любовно смотрел ей в глаза, не обращая уже внимания на людей.
А над ним вслух подтрунивали:
— Ишь, подбирается к ней, как кот к салу!
— Да ведь очень уж лакомый кусочек!
— Старый вертится и ногами перебирает, — как есть петух!
— Эх, и натешится же, старый черт, эх, и натешится! — кричал войт.
— Как собака на морозе! — ядовито проворчал старый Шимон.
Грянул дружный хохот, а мельник от удовольствия даже лег грудью на стол и стучал кулаком.
Стряпухи опять завели:
Несем миску жирной каши,
Чтоб наелись гости наши!
— Ягна, нагнись-ка, я тебе что-то скажу! — крикнул войт и, перегнувшись через сидевшего рядом с ним Борыну, ущипнул ее в бок. — Ты меня непременно крестить позови!
Он смеялся, оглядывая ее жадными глазами, — очень она ему нравилась. Ягна густо покраснела, а женщины захохотали и давай сыпать шутками, меткими словечками да советами молодой, как надо с мужем обходиться.
— Перину ты каждый вечер у печки грей!
— А главное, корми посытнее, чтобы крепкий был!
— Поласковее с ним будь, так он и не заметит, куда его ведешь.
Так кричали они наперебой, — ведь когда женщины захмелеют, они всегда дают волю языку.
Изба гудела от смеха, а они так разошлись, что уже мельничиха начала их стыдить, зачем болтают такое при детях и девушках, а органист сказал, что это великий грех — сеять соблазн и учить дурному.
— Иисус Христос и святые апостолы учили, — и это все написано черным по белому в латинских книжках, — что лучше убить, нежели соблазнить душу невинную. Так в святом писании сказано… А за неумеренность в еде и питье суровая будет кара… Это я вам говорю, люди добрые… — лепетал он довольно бессвязно, потому что выпил не одну рюмочку и не две.
— Слыхали, что наш меходув говорил? Что ж, он веселиться людям запретит, черт его дери!
— Трется около ксендза — вот и думает, что святым стал!
— Пусть уши себе кафтаном заткнет! — раздавались со всех сторон сердитые голоса: органиста не любили в деревне.
— Нынче свадьба, значит не грех и повеселиться, посмеяться над тем, что смешно, — это я, войт, вам говорю!
— Да ведь, к примеру сказать, Иисус тоже на свадьбах бывал и вино пивал, — добавил Амброжий серьезно и тихо — он был уже пьян. Так как сидел он в самом конце стола, у двери, никто его не услышал. Все говорили разом, смеясь, звеня рюмками, и ели медленнее, чтобы наесться вволю. Кое-кто уже и пояс распустил, чтобы больше в себя вместить.
А стряпухи вносили все новые блюда и пели:
Огород изрыла, хрюкала, визжала,
Теперь расплатиться ей пора настала.
— Ну-ну, и показали себя хозяева! — дивились гости.
— Эта свадьба им обойдется не меньше как рублей в пятнадцать!
— Ничего, окупятся старухе расходы: ведь шесть моргов Борына записал, шутка ли сказать!
