Конечно, не было ни Клемба, ни Винцерков, ни мелюзги разной, сидевшей на одном морге земли, ни той голытьбы, что ходила на поденщину и всегда держалась около старого Клемба. Не для пса колбаса, не для свиней мед!

Только через полчаса отворились двери спальни. Жена органиста и мельничиха вывели Ягусю, окруженную пестрым венком подруг. Все они, нарядные, красивые, были как цветы, а она, стройнее и выше всех, стояла среди них, как чудесная роза, вся в белом, в бархате, перьях, лентах, в серебре и золоте. В избе вдруг наступила тишина — все онемели от восхищения.

— Эх! С тех пор, как живут на свете мазуры, не было невесты краше!

Дружки зашумели, грянули во всю мочь:

Борына выступил вперед, взял ее за руку, и оба опустились на колени, а мать перекрестила их образом, стала благословлять и кропить освященной водой. Ягуся с плачем припала к ее ногам, потом стала кланяться в землю и другим, просила прощенья и прощалась со всеми.

Женщины обнимали ее, передавая из объятий в объятия, и плакали вместе с ней, а больше всех плакала-разливалась Юзя, вспоминая покойную мать.

Наконец, все двинулись на улицу, выстроились в порядке и пошли пешком — до костела было недалеко.

Музыканты шли впереди и гремели изо всех сил. За ними подруги вели Ягну. Она шла весело, улыбаясь сквозь слезы, еще висевшие на ресницах, нарядная, как деревцо в цвету, и, как солнце, притягивала все глаза. Косы ее были уложены высоко над лбом — на них красовался венок из золотых нитей, павлиньих перьев и веточек розмарина, а от венка на плечи спускались длинные ленты всех цветов и летели за ней, переливаясь радугой… На ней была белая юбка, в густых сборках у пояса, корсаж из голубого, как небо, бархата, расшитый серебром, рубашка с широкими рукавами и пышный кружевной воротник, прошитый голубой тесьмой, а на шее — несколько рядов кораллов и янтарей.

За ней дружки вели Мацея.

Как могучий дуб за стройной сосенкой, шагал он за Ягусей, и все оглядывался по сторонам — ему показалось, что он видел в толпе Антека.

За ним шла Доминикова со сватами, кузнец с женой, Юзя, мельник с женой, жена органиста и другие почетные гости.

А дальше, во всю ширину дороги, валила деревня. Заходящее солнце висело над лесом, большое, багровое, и заливало дорогу, озеро и хаты кровавым блеском, а люди в этом зареве медленно шли вперед. В глазах рябило от лент, павлиньих перьев, цветов, красных штанов, оранжевых юбок, платков, белых кафтанов — словно это двигался луг, покрытый цветами, тихо колыхаясь под ветром. Девушки, подруги невесты, часто запевали звонкими голосами:

Доминикова всю дорогу тихо плакала и смотрела на дочь, как на икону. С ней заговаривали, но она ничего не слыхала.

В костеле Амброжий зажигал в алтаре свечи.

На паперти все выстроились парами и двинулись к алтарю, так как уже и ксендз выходил из ризницы.

Венчание прошло быстро, — ксендз спешил к больному. Когда выходили из костела, органист заиграл на органе такие мазурки, обертасы и куявяки,[13] что ноги у всех сами заходили, а некоторые чуть не затянули песню, да вовремя вспомнили, где находятся.

Возвращались уже беспорядочной толпой, рассыпавшись по всей дороге, как кому хотелось. Было шумно, шафера и подружки невесты горланили так, словно с них кожу сдирали.

Доминикова побежала вперед, и, когда все подошли к дому, она уже встречала молодых на пороге с образом и хлебом-солью, а потом — давай опять со всеми здороваться, обниматься и приглашать в дом! В сенях играла музыка, и каждый, едва переступив порог, обнимал за талию первую попавшуюся женщину и плавным танцующим шагом входил в избу. А там уже, извиваясь пестрой змеей, толпа гостей неслась хороводом по горнице. Наклонялись, кружились, торжественно и медленно сходились и расходились, притопывали и плыли, пара за парой — так колышется в поле спелая рожь, густо расцвеченная васильками и маками. В первой паре, впереди всех, танцевали Ягуся с Борыной.

Мигали огни ламп, стоявших на лежанке, качался дом, и казалось, что стены не выдержат напора этой расплясавшейся толпы. Наконец, кончили танцевать полонез. Музыка сейчас же заиграла первый танец для молодой, — так повелось испокон веков.

Гости отхлынули к стенам и заняли все углы, а парни образовали большой круг, и посреди этого круга Ягна пошла плясать.

Кровь в ней играла, голубые глаза искрились, сверкали белые зубы на разрумянившемся лице. Она танцевала без устали, все время меняя кавалеров, так как невесте полагалось хотя бы один круг сделать с каждым из гостей.

У музыкантов уже немели руки, а Ягуся танцевала так, словно только что начала — лишь сильнее раскраснелась и кружилась в таком упоении, что ленты с шумом летали за ней, хлестали людей по лицам, а юбки, раздуваясь в вихре танца, заняли всю комнату. Парни от восторга стучали кулаками по столам и лихо покрикивали.

Только напоследок Ягна выбрала мужа. Борына ожидал этого. Как рысь, подскочил к ней, обнял и закружил на месте, а музыкантам крикнул:

— Эй, хлопцы, вовсю жарьте, по-мазурски!

Они грянули изо всей мочи, и в хате закипело, загудело, как в котле.

Борына только крепче обнял Ягну, закинул на руку полы кафтана, поправил шляпу, стукнул каблуками и полетел, как вихрь.

Эх, и плясал же он, и плясал! То кружил Ягну на месте, то несся вперед и так стучал каблуками, что щепки летели от пола, и покрикивал. Они с Ягной словно сплелись и веретеном вертелись, только ветер по избе пошел. Силой веяло от этой пары.

А музыка гремела буйно, лихо, по-мазовецки.

Все столпились в дверях и по углам, притихли и глядели с изумлением на Борыну, а он танцевал все неистовее, и многие не могли устоять на месте, ноги сами несли их, они стучали в такт каблуками, а кто погорячее — хватал какую-нибудь девушку и пускался в пляс, ни на что уже не глядя.

Как ни крепка была Ягуся, а и она от такой пляски ослабела и почти падала из рук Борыны. Заметив это, он, наконец, остановился и проводил ее в спальню.

— Ну и хват! Давай побратаемся с тобой и на первые же крестины в кумовья меня зови! — кричал мельник, обнимая его.

Музыка смолкла, и начался пир.

Доминикова с сыновьями, кузнец, Ягустинка суетились среди гостей с полными бутылками и рюмками в руках и чокались с каждым. Юзя с кумами разносили в решетах нарезанный ломтями хлеб и пироги.

Шум в избе рос, все говорили громко, наперебой, и гости охотно брались за рюмки: не каждый день свадьба.

На лавках под окном сидели мельник, Борына, войт, органист и другие представители деревенской знати. Бутылка с рисовой переходила из рук в руки — и не один раз. Приносили им и пива. Они, видно, здорово выпили — уже начали обниматься и брататься.

А в спальне, освещенной большой лампой, взятой на время у органиста, собрались женщины с мельничихой во главе, — чинно расселись на сундуках и лавках, застланных домотканными шерстяными коврами, прихлебывали мед и деликатно пощипывали сладкий пирог. Изредка только кто-нибудь бросал слово — другое. Все внимательно слушали мельничиху, которая рассказывала о своих детях.

В сенях была давка, даже в задней комнате теснились люди, а Юзька гнала их вон, так как здесь шли усиленные приготовления к ужину, и уже по всему дому разносились такие аппетитные запахи, что не у одного гостя слюнки текли.

Молодежь высыпала на крыльцо, во двор, сидела на завалинках. Вечер был холодный, тихий и звездный, всем было очень весело, гул стоял от смеха, криков, беготни — парни и девушки гонялись по саду друг за другом, а старшие кричали им из окон: