Тем не менее полностью его карманы не очистили: я нашел несколько банкнот и расписок, мелочь, а также ярлык с названием фирмы на пиджаке. Полиция быстро и без особого труда установит его личность. Возможно, именно этого и добивался убийца.

Еще я нашел кольцо с ключами, где на другом колечке поменьше, продетом в просверленную дырочку, висела пустая медная гильза.

Повернув ее к свету, я увидел, что капсюль пробит большим прямоугольным бойком. После длительного ношения в кармане маркировка слегка стерлась, но я все же смог разобрать «WRA–9 mm». Я протянул ключи Харви.

Он внимательно осмотрел гильзу.

— «Winchester Repeating Arms»,[18] — расшифровал он. — По–моему, мы поставляли им такие во время воины. Только, черт побери, что за странный боек?

— Автомат «стэн».

— Значит, он был в Сопротивлении?

Я кивнул. В этом не было ничего удивительного: любой, кто взялся бы за подобную работу для Мерлена, почти наверняка должен был участвовать вместе с ним в Сопротивлении. Да еще к тому же у него был «стэн». Это в фильмах все партизаны бегают с автоматами, но я–то знал, что их выдавали только людям, доказавшим свою меткость. Для всех остальных стрельба из «стэна» была самым быстрым способом израсходовать боеприпасы.

Стало быть, он столкнулся с кем–то, кто сумел незаметно подкрасться поближе и выстрелить, только будучи уверенным, что не промахнется. Я пожал плечами. Воина давно кончилась, и все мы многое позабыли, чего, впрочем, нельзя было сказать о наших противниках, кем бы они ни были.

Сунув ключи в карман мертвецу, я вышел из машины под дождь.

— Что с ним будем делать? — спросил Харви.

— Бросим в море. Сейчас отлив, да и все равно мы не сможем выкопать могилу в гальке или мокром песке.

— Да, скорее всего его подхватит течение и утащит в море.

— Наверное. А может, просто отнесет подальше отсюда. Через несколько дней точное время его смерти будет практически невозможно установить.

Харви как–то странно посмотрел на меня.

— Господи, я совсем не пытаюсь лишить беднягу достойных похорон, — продолжал я. — Все дело в том, что он для нас дьявольская обуза. Не дай Бог, что–нибудь случится и наш путь проследят до этого пляжа. Я не хочу, чтобы его здесь нашли.

Харви кивнул, и, подхватив труп, мы потащили его к морю. Он был тяжелым, поэтому шли мы медленно и неуклюже, но в конце концов доволокли его до кромки прибоя. Зайдя в море до колен, мы бросили его в воду. Он тут же всплыл, и на секунду мне показалось, что он не хочет с нами расставаться. Но потом я заметил, что каждая волна относит его все дальше.

Поднявшись на насыпь, я обернулся. Горизонта не было видно; в темноте море и небо полностью сливались. На всякий случай я достал фонарь и просигналил «О'кей» азбукой Морзе. Ответа не последовало.

Впрочем, иного я и не ожидал: в такой дождь и при полной неразберихе в организации всей операции Маганхарду надо было опоздать по меньшей мере на час, прежде чем я начал бы волноваться. Я только надеялся, что у него хватит ума не входить на яхте в пределы трехмильной пограничной зоны и остаток пути во французских территориальных водах проделать на маленькой шлюпке.

Предстояло долгое ожидание под дождем, но совсем не обязательно было мокнуть вдвоем.

— Идите в машину, — сказал я Харви. — Смените меня через четверть часа.

Он ничего не ответил, даже не шелохнулся. Я посветил фонарем ему в лицо, и он резко отдернул голову.

— Уберите этот чертов фонарь!

— Извините.

— Никогда больше так не делайте. Я должен видеть. — Судя по голосу, он явно нервничал.

— Извините, — повторил я. — Вы что, не хотите посидеть в тепле?

— O'кей, — сказал он, по–прежнему не двигаясь с места. — У вас не найдется чего–нибудь выпить?

— Вот уж не думал, что вы сегодня будете пить.

— А я не думал, что мне сегодня придется возиться с трупами.

Действительно, с моей стороны это было непростительной глупостью. Я должен был помнить, что профессиональные стрелки не любят, когда им напоминают о конечном результате их работы, а ведь я даже заставил его осматривать труп в поисках пулевых ранений.

— Извините, — в третий раз сказал я. — У меня в кейсе есть бутылка шотландского. Подождите, сейчас принесу.

Я сходил к машине и вернулся с бутылкой. Сам я не особенно любил этот сорт, но ничего другого мне не удалось купить во время полета из Лондона. Я открыл ее в поезде, билет на который стоил куда дороже бутылки, но в ней оставалось еще три четверти.

Подойдя к берегу, я помигал фонариком в сторону моря и протянул бутылку Харви.

— Нет, спасибо, — пробормотал он. — Я передумал.

Я свирепо уставился на него сквозь пелену дождя. Я вымок до нитки, продрог и не испытывал ни малейшей радости по поводу того, что сначала мне пришлось обыскивать труп, а потом бросать его в море. Теперь в довершение ко всему я имел дело с телохранителем, который, черт бы его побрал, не мог решить для себя простой вопрос — хочет он выпить или нет?

Так или иначе, самому бы мне выпивка не помешала. Я глотнул прямо из горлышка и протянул бутылку Харви.

— Хлебните. Поездка будет долгой.

Он схватил ее, взмахнул рукой, и бутылка, брошенная на гальку, разлетелась вдребезги.

— Говорят вам, не хочу!

Глоток виски свинцом лежал у меня в желудке, во рту был мерзкий привкус.

— Сколько времени вы уже не пили? — тихо спросил я.

Он лишь тяжело вздохнул.

— Сколько? — повторили.

— Не волнуйтесь, со мной все будет в порядке.

Ну конечно, волноваться не о чем. За исключением того, что телохранитель оказался алкоголиком. Только и всего.

Теперь я хотя бы знал, почему он не стал дожидаться пенсии от американской службы безопасности.

— Так сколько? — злобно переспросил я.

— Почти сорок восемь часов. Я делал это и раньше. Я выдержу.

Странное дело — послушать их, так они все могут выдержать: сорок восемь часов, неделю или несколько недель.

— И теперь вас начнет колотить?

— Нет, это уже прошло и не начнется, пока я снова не выпью.

Его спокойное заявление, что он будет продолжать пить, просто потрясло меня. Я открыл было рот, чтобы сказать ему несколько простых и выразительных слов, но передумал. Мне от него требовалось только одно: чтобы следующие двадцать часов он оставался трезвым, а потом это уже будут его личные проблемы.

С другой стороны, хорошо, что он не обещал оставаться трезвым всегда. Когда алкоголик вдруг вспоминает, сколько тянется это «всегда», то тут же хватается за бутылку. Но вот потерпеть еще один день — это можно; начинать пить раньше ему просто не имело смысла.

Несколько минут мы стояли молча. Волны с шумом разбивались о берег, но ровный стук дождевых капель слегка приглушал гул прибоя. Я вновь помигал фонарем и спросил:

— У вас уже была первая амнезия?

Он издал звук, который при желании можно было принять за смешок.

— Вы имеете в виду полную отключку памяти? Думаете, такие вещи можно запомнить?

Другого ответа я и не ожидал, но спросить стоило.

Первая амнезия, первый раз, когда вы не помните, что за чертовщина приключилась с вами прошлым вечером, говорит о многом. С этого момента вы начинаете катиться под гору и пути назад нет, во всяком случае, так утверждают врачи.

— Просто поинтересовался, — объяснил я.

— Если вы так интересуетесь, — проворчал он, — то должны знать, что никто не любит трепаться на эту тему.

Значит, он не поленился выяснить, на какой стадии болезни находится. Иногда они это делают. Когда наблюдаешь за тем, как сам катишься по наклонной плоскости, это помогает слегка притормозить. Меньше усилии, чем пытаться совсем бросить пить.

— Выходит, вы кое–что об этом знаете? — удивился он.

— Кое–что. Порой на войне выпивка была не редкостью, особенно на такой работе. Однажды я прочел об этом все, что смог достать. Хотел узнать, могут ли представлять опасность для конспирации такие люди.