Элуа немного помолчал и, понизив голос, почти робко осведомился:

— Ну, Бруно… так ты наконец решил работать?

— Да.

— Слава Богу! И ты выбрал, чем именно хочешь заниматься?

— Да.

— Браво! Нет–нет, пока ничего не говори! Пусть это станет сюрпризом! Я хочу узнать о твоем призвании вместе с остальными. Мальчик мой, я в тебя верю и теперь не сомневаюсь, что ты станешь моим преемником, а возможно, достигнешь еще большего могущества! Я чертовски рад, сынок… И то, что ты женишься, тоже очень здорово. Пэмпренетта — самая лучшая девушка…

Маспи, припомнив недавний случай, вдруг рассмеялся.

— Представляешь, на днях она явилась сюда с таким пузом, будто вот–вот родит… Само собой, мы с твоей матерью совершенно обалдели… Ну, ты ведь понимаешь, какие мысли в таких случаях сразу лезут в голову… Хотя, кажется, могли бы сразу сообразить, что видели Пэмпренетту всего несколько дней назад, а младенцы ведь не растут, черт возьми, с такой скоростью! Я и спрашиваю: «Что это с твоим животом, Пэмпренетта?» Ну а она запускает руку под юбку и вытаскивает мешок первоклассного бразильского кофе на добрых пять кило! Утром она стибрила его на набережной Жолиэт! Ну, что скажешь, малыш?

Элуа так и не узнал, что думает его сын о проделке Пэмпренетты, поскольку в комнату вошла Фелиси и возвестила о появлении первых гостей.

Два часа спустя если бы кто–то из посторонних получил разрешение взглянуть на собравшихся в доме Маспи, его бы очаровали манеры дам, заботливость и вежливость мужчин и трогательное почтение к старикам. Чужак наверняка решил бы, что видит именитых граждан города, хранителей древних традиций, и, узнай он, что все эти славные буржуа, такие торжественные и величавые, в общей сложности провели в тюрьме два века, его бы, как пить дать, хватил удар.

Около семи часов Элуа постучал ножом о бокал, требуя всеобщего внимания. Все мгновенно притихли. Маспи немного смущенно, но, как всегда, с достоинством встал.

— Друзья мои, я предлагаю поднять бокалы в честь той, чьи именины мы сегодня празднуем… моей дорогой жены Селестины, матери четверых детей.

Тронутая вниманием мужа Селестина прослезилась, и все дамы тут же последовали ее примеру. Маспи подошел к жене и нежно похлопал по плечу.

— Да ну же, милая, перестань плакать… Ей–богу, не с чего! Ты среди друзей, наших лучших друзей… и мне не стыдно сказать им, как я счастлив с тобой и благодарен тебе за это…

Гости в полном восторге зааплодировали, и каждый счел своим долгом расцеловать Селестину. А Богач Фонтан от имени собравшихся произнес ответную речь:

— Мы все очень рады за тебя, Элуа! Ты наш глава, и мы тебя бесконечно уважаем… Уважаем мы и твою жену, ибо она — истинный образец для молодежи… А потому я пью за здоровье и процветание семьи Маспи!

Гости и хозяева снова осушили бокалы, и наконец настал момент, которого все давно с нетерпением ждали, ибо каждый уже знал секрет. Пэмпренетта ерзала на стуле, будто ненароком села на ежа. Ипполит Доло страдал, чувствуя, что девушка навсегда от него ускользает. А Бруно раздумывал, хватит ли у него отваги выложить новость, которая неминуемо вызовет скандал. И, однако, разве у него есть другой выход? Элуа снова встал.

— Друзья мои, я рад, что все вы станете свидетелями… великого события в нашей семье…

Женщины заговорщически улыбнулись Пэмпренетте, а та покраснела под белой накидкой.

— …Освободившись от военной службы, мой сын Бруно займет среди нас достойное место… Но он хочет сначала обзавестись семьей. Ну, а я вовсе не против ранних браков, потому как при нашей неспокойной жизни лучше не терять времени даром… И потом, хоть Бруно и получил хорошее воспитание, сами знаете, как это бывает, а? Короче, не стоит играть с огнем… Так вот, Дьедоннэ Адоль и вы, Перрин, согласны ли вы отдать свою дочь Памелу в жены моему сыну Бруно?

Селестина опять разрыдалась, так что свекрови пришлось тихонько ее одернуть:

— Послушай, Селестина, и долго ты собираешься изображать фонтан? Ну скажи, на кой черт нам тут потоп?

Дьедоннэ Адоль от души наслаждался этой минутой. В кои–то веки он выступил на первый план, а Перрин волей–неволей пришлось предоставить слово супругу.

— Для нас с Перрин твое предложение — большая честь, Элуа. А дети так давно любят друг друга… так что я не вижу причин мешать их счастью. Короче, я согласен! А ты, Перрин?

Мадам Адоль глубоко вздохнула, и корсаж ее платья едва удержал могучую грудь.

— Пэмпренетта — наша единственная радость на этой земле, а потому вы, конечно, поймете, Элуа, что я должна хорошенько подумать, прежде чем с ней расстаться…

Маспи побледнел.

— Уж не считаете ли вы, случаем, мадам Адоль, что наш род недостаточно хорош для вашей крошки?

Всеобщее радостное возбуждение в мгновение ока сменилось тревогой. В воздухе запахло грозой.

— Не приписывайте мне того, чего я не говорила, Элуа! Как и мой Дьедоннэ, я бы только гордилась союзом, наших двух семей, но…

— Что «но»?

— Но ваш Бруно в свои двадцать два года еще ни разу не показал себя на деле. И прежде чем отдать ему свою дочь, я бы хотела выяснить, каким ремеслом он намерен заняться. Надеюсь, за это вы не станете меня упрекать?

Маспи считал себя человеком справедливым.

— Вы правы, Перрин… Но успокойтесь — как раз перед вашим приходом Бруно сказал мне, что наконец принял решение… Просто у мальчика позднее призвание, Перрин… А вы ведь знаете, что это дает далеко не худшие результаты?

— Согласна, Элуа… Ну, так какую стезю выбрал ваш Бруно?

Наступило глубокое молчание. Все ждали, что ответит молодой человек. Элуа, не выдержав, поторопил сына:

— Да ну же, Бруно! Ты что, не слышал?

— Слышал…

— Так расскажи нам, каковы твои намерения!

Старший сын Маспи понял, что теперь уже не отвертеться. Он встал и, выпрямившись во весь рост, спокойно заявил:

— Я буду работать.

— Ну, об этом мы уже и сами догадались. И что за специальность ты выбрал?

— Честную.

— Что?!

Восклицание Маспи куда больше напоминало возмущенный вопль, чем вопрос. А Бруно не замедлил воспользоваться наступившей паузой.

— Я иду служить в полицию, — добавил он.

У Пэмпренетты началась истерика. Ипполит ликовал. Фелиси пыталась привести в чувство потерявшую сознание мать. Остальные разразились криками, причитаниями, кто–то тщетно взывал к силам небесным, а дедушка Маспи требовал бутылку, уверяя, что если он сейчас не подкрепится, то после такого потрясения непременно отправится на тот свет. Элуа разорвал воротник, чувствуя, что вот–вот задохнется. Бруно снова сел. Сейчас он больше всего напоминал рыбака, неожиданно застигнутого приливом на одинокой скале. Наконец Элуа отдышался и стоя выпил два бокала кьянти. Однако прежде чем он успел открыть рот, Перрин крикнула:

— Раз такое дело, Элуа, сами понимаете, я оставлю дочь при себе!

— Да, я вас понимаю, Перрин…

Пэмпренетта вознамерилась было снова устроить истерику, но увесистая материнская оплеуха отбила у нее желание скандалить.

— Друзья мои…

Все замерли, искренне переживая за Маспи, на которого так несправедливо обрушилось несчастье.

— Того, что со мной сегодня случилось, я никак не заслужил…

Фонтан Богач дрожащим от волнения голосом поддержал друга:

— Нет, Элуа, конечно, не заслужил!

— Спасибо, Доминик… Мы воображаем, будто хорошо знаем своих детей… изо всех сил стараемся подавать им хороший пример, а потом в один прекрасный день обнаруживаем, что пригрели на груди змею!

Метафора произвела на всех сильное впечатление. А упомянутая змея упорно не поднимала глаз от пола.

— Только я думал, что смогу на старости лет спокойно отдохнуть — и вдруг моя жизнь летит к черту! А все из–за этого бандита, из–за этого негодяя! Ну, скажи, чудовище, где тебе вбили в голову такую мерзость? Может, в полку?

И тут, к величайшему ужасу этих мужчин и женщин, воспитанных в глубоком почтении к старшим, Бруно осмелился оскорбить отца: