Святой Августин: Занимается заря. На цветах пчёлы толстые сидят. А земля поворачивается на китах. Так у матери в утробе поворачивается сын. Лицо его гладко, хранит его матка и кормит пупок. Вон и солнце встало в бок — начинается обедня. С колокольни звонари сходят парами. Намедня падал дождик до зари. Пойду в церковь. Монахи: К нам, к нам идёт посланник божий, устелим путь ему рогожей до алтаря. Пойте, монахи: Virgo Maria. Настоятель: Святой Августин: Еще вдали я. Холм высокий уже пройден. Часовня позади. Вон монастырь, а вон колодец. Шумит дыхание в груди. Ноги дряхлые, тоскуя, гнутся подо мной. Мысли темя покидают, сердце не стучит. Земля поднимается в лоб, монахи, несите гроб. (Падает.) Монахи: Кто-то в поле пал, о монахи Бог велик и мал, аллилуйя Смерть — кондуктор могил, о монахи. Бог свиреп и мил, аллилуйя Рухнут жижа и твердь, о монахи но не рухнут Бог и Смерть, аллилуйя. Гвидон (вбегая): Настоятель монастыря: Не волнуйтесь, молодой человек. Садитесь. Но не сюда, тут масло пролито. Гвидон: Беда, беда. Ночные птицы разбили купол храма. Когда я быстро шёл сюда, весны мелькала панорама. Орёл мохнатый развевался, я быстро шёл и запыхался. Настоятель: Гвидон: Спасибо. Значит, было так: на синем небе, точно флаг, орел задумчивый летел, я молча вслед ему глядел, куда крылами маховыми начальник ветра держит путь, куда ночами столбовыми со свистом воздух режет грудь. И долго ль путь его надзвёздный собой пленять захочет. Орёл в лесу, орёл над бездной, орёл задумчивый грохочет. Настоятель:
Вопросов не решая, отвечу вам шутя: стряслась беда большая, над нами пролетя. Мне слышен плач надгробный и колокол крестин — скончался преподобный святитель Августин. Гвидон: Когда дубов зелёный лист среди росы, когда в ушах мы слышим свист кривой косы, когда земля трещит в длину и пополам, тогда мы смотрим на луну и страшно нам. Но лишь в ответ ударит в пень стальной топор — умчится ночь, настанет день, и грянет хор, тогда во мне, открыв глаза, проснётся вновь волна морей, небес гроза, моя любовь. Настоятель: Грусти полны ваши неги синих морок и луны, это к буквам абевеги мчатся ваши каплуны, это, сделав дикий крик, мчится разум, ошалев, нашей мысли материк, сокол духа, тела лев. Так любовь из тела недр разгорается как пламя, и любви могучий кедр над рассудком держит знамя. Тут являются сомненья — дара мира страшный ров, меч натуры, гром смятенья, гриб желудка, страсти кров. Сохнут реки наших знаний, в нашем черепе великом скачет стадо быстрых ланей, наполняя воздух криком, полным неги. Это грех — череп треснет как орех. Монах Василий: В калитку входит буква ять, принять её? Настоятель: Лиза (входя): Я только что в лесу была, играла в прятки с лисенятами. Цветы головками махали на небе ласточки порхали, в пруду лягушки квакали, мои браслеты звякали. Мне было жарко. Я оглянулась, обнажиться не смея. Лишь на реке плыла барка, на ней мужик пускал воздушного змея. Всё громче, громче сердце билось, шалила кровь. Я перекрестилась и, платье тонкое срывая, я встала, стыд рукой скрывая. А на барке мужичок в меня глядел сквозь кулачок. А я колени растворяла, повесив платье на сучок, бесстыдная стояла. |
