Все Декабрь 1926 г. Первая половина 1930-х «Дремлет стол скамья и стул…» Дремлет стол, скамья и стул Дремлет шкап, сундук и печь И Петров свечу задул И глядит куда бы лечь. Ай Петров Петров Петров Лучше стой всю ночь стоймя Если шуба твой покров, То постель тебе скамья. первая половина 1930-х «Иван Петрович падал в воду…» Иван Петрович падал в воду. Упал, исчез, но нет, пока Виднелись там всему народу Затылок, руки и бока. <Середина 1930-х> «Стоит за дверью мой лакей…» Стоит за дверью мой лакей С цветочком на носу Неси мне завтрак поскорей Извольте принесу <первая пол. 1930-х> «Одна минута пробежала…» Одна минута пробежала Раздался в замке страшный крик Стальное лезвие кинжала Его повергло в этот миг. <первая пол. 1930-х> «седьмого мая был прекрасный день…» Седьмого мая был прекрасный день деревья в мелких листиках уже бросали тень весёлый шум летел со скотного двора. стояла в воздухе жара. <Первая половина 1930-х> «Так я молил твоей любви…» Так я молил твоей любви Смеялся пел и плакал горько, Но ты за все мои мольбы Мне обещала дружбу только. <Первая половина 1930-х> «Эх, голубка, песень ваша…» Эх, голубка, песень ваша Не звучала много лет Эх, голубка! Эх, мамаша! Спели б вы для нас куплет. <Первая половина 1930-х> Середина 1930-х «Мне стариков медлительный рассказ противен…» Мне стариков медлительный рассказ противен. Пока тягучее скрипит повествованье, Начало фразы в памяти бледнеет, И всё, что будет наперёд, уму понятно. Старик всегда, особенно разинув рот, Пытается ненужную фамилию припомнить, То спотыкается на букву ы, То выпучит глаза — молчит, И кажется, что он способен задохнуться. То вдруг, подхваченный потоком старческого вдохновенья, Летит вперёд, местоименьями пересыпая речь. Уже давно «они» кого-то презирают, Кому-то шлют письмо, флакон духов и деньги. Старик торопится и гневно морщит брови, А слушатель не знает, кто «они». <Середина 1930-х> «В окно гляжу на суету людскую…» В окно гляжу на суету людскую И думаю: зачем спешить В покое сладостном тоскую — Мне право так приятней жить «Возьмите незабудку…» Возьмите незабудку На память обо мне. Тогда собачью будку Увидите во сне. А в будке человечки На лавочке сидят Огонь играет в печке И искры вверх летят. <Середина 1930-х> «Дни летят как ласточки…» Дни летят, как ласточки, А мы летим, как палочки. Часы стучат на полочке, А я сижу в ермолочке. А дни летят, как рюмочки, А мы летим, как ласточки. Сверкают в небе лампочки, А мы летим, как звездочки. «Дорогой начальник денег…» Дорогой начальник денег Надо в баню мне сходить. Но, без денег, даже веник Не могу себе купить. <Середина 1930-х> «В этом ящике железном…» В этом ящике железном есть и булка есть и хлеб было б делом неполезным их оставить на столе б. ибо крысы ибо мыши ибо разные скоты по законам данным свыше съели б всё без красоты и в укусах кумачёвых все изъедены в клопах всё семейство ювачёвых бы осталось на бобах Но не это важно. Мне ведь надо рифмой заманя так устроить чтобы в девять разбудили вы меня. <Середина 1930-х> «Лес, в лесу собака скачет…» Лес, в лесу собака скачет, Твердой лапой с твёрдым когтем на коре прямой сосны ставит знак. И если волки бродят стаями и лижут камни спящие во мху и ветер чёрными носами обнюхивают Собака поднимает шерсть и воет и на врага ворчит и пятится. <Середина 1930-х> 1936 Подслушанный мною спор Золотых Сердец о бешемели Мчался поезд, будто с гор, в окна воздухи шумели. Вдруг я слышу разговор, бурный спор о бешемели. Ночь. Не видно мне лица, только слышно мне по звуку: Золотые всё сердца! Я готов подать им руку. Я поднялся, я иду, я качаюсь по вагону, — если я не упаду, я найду их, но не трону. Вдруг исчезла темнота, в окнах станция мелькнула, в грудь проникла теснота, в сердце прыгнула акула. Заскрипели тормоза, прекратив колес погони. Я гляжу во все глаза: я один в пустом вагоне. Мне не слышно больше слов о какой-то бешемели. Вдруг опять, как средь лесов, ветры в окна зашумели. И вагоны, заскрипев, понеслись. Потух огонь. Мчится поезд, будто лев, убегает от погонь. |
